Губы дрогнули, и я увидела, как его голова слегка качнулась, запрещая мне говорить…Я знаю. Знаю, что говорить нельзя. Иначе зачем бы ты терпел такую адскую боль, стирая черты своего лица, делая себя неузнаваемым. Сумасшедший, чокнутый…какой же ты ненормальный. Как же дико я люблю тебя, Тамерлан. Ты слышишь? Слышишь, как я кричу, что люблю тебя? И пальцы на затылке шевелятся в ласке, гладят волосы. Такой мимолетной и нежной ласке, что становится больно, как от самой невыносимой пытки.

– Хватит любоваться! Давай! Вые*и ее! Ты! Хренов зверюга! Покажи, какой ты в постели!

– Та он кастрат. Эй! Заберите у него телку и отдайте нам!

– Дааа! Отдайте нам! Мы сами ее отымеем!

Исполосованные губы сжимаются в скорбную линию, челюсти дергаются от напряжения. Но я вижу только его глаза. Они кричат, они вопят так громко, что кажется, у меня разорвётся сердце от его крика. И эти глаза…они знают меня, они знают свою Ангаахай.

И все. И больше ничего не страшно. Весь мир может взорваться. Рывком поднял за шиворот с пола, толкнул к задней стене клетки. Смотрит только в глаза, тяжело со свистом дыша, так, что огромная грудь, покрытая вывернутыми шрамами от ожогов, бешено вздымается. Он не прекращает…плакать. По его щекам катятся и катятся слезы, а рот скривлен в адской гримасе. И я знаю почему…потому что сейчас ему придется это сделать. Потому что, если не сделает…могут заподозрить, могу отобрать…да что угодно могут. И я едва заметно киваю…закрываю глаза и открываю.

– Давай, пометь свою шлюху! Или ты импотент?! Эй! Заберите у него игрушку, он не хочет трахаться! А мы хотим!

Грохочут в других клетках, стучат кружками по решеткам.

Развернул лицом к клетке, вдавил в прутья. Ласки и подготовки не будет…ничего не будет. Потому что живодер Вепрь не будет готовить шлюху к сексу. Потому что ни одна тварь не должна ничего заподозрить. Закрыла глаза и закусила губы, вцепилась в решетку, чувствуя, как пристраивается сзади, как рвет нижнее белье. Перед глазами мы с ним…счастливые, влюбленные, стонущие от наслаждения.

– Покажи ее нам! Эй! Сука! Так не честно!

– Ты закрыл ее собой! Ублюдок!

Стараюсь расслабиться, стараюсь думать только о том, что это он…что это мой мужчина…не получается. Слишком напряжена, слишком все больно и остро, чтобы смочь, и от резкой боли проникновения темнеет в глазах. Прокушена губа до крови, и мне не дают передышки… а он и не может ее дать. Толчки болезненны на сухую…мне кажется, меня разрывает, и я чувствую, как его мокрое от слез лицо прижимается к моей шее, к моему затылку. Он рычит…и жалобно целует мою шею, прячась в моих волосах, сдавливая одной рукой мою талию, а другой сжимая грудь. Потерпеть…немного…потерпеть. Но каждый толчок настолько болезнен, что мне кажется, я сейчас умру, не выдержу, не смогу его принять и впустить в себя, и он продирается насильно.

Пусть только это быстрее закончится…Он чувствует, как обмякает мое тело, как подкашиваются ноги…Хан двигается все быстрее и быстрее, слишком быстро, так, что я бьюсь о прутья решетки, как тряпичная кукла. Замер на секунду, вонзился глубоко, сдавливая меня обеими руками, выдыхая гортанным рыданием мне в шею, и я чувствую, как внутри разливается горячее семя.

Ноги дрожат и подгибаются…и когда он выходит из меня, я без сил падаю на тюфяки, вздрагивая всем телом, глядя в пустоту широко открытыми глазами, опухшими от слез.

– Кажется, лебедку конкретно порвали. Эй! Она там не сдохла?

– Ахахаха, было бы печально…

– Ты монстрище, Вепрь!

Закрыла глаза…и снова открыла. Наши взгляды встретились, и я дернулась всем телом, увидев в них дикую ненависть…к себе. Отчаянную, бешеную, ощутимую на физическом уровне. Отвернулся, стиснул в руках ту самую крышку…и я увидела, как сквозь пальцы засочилась его кровь.

Глава 18

Говорить молча…Оказывается, это возможно. Никогда бы не поверила, но это возможно. Мы смотрели друг на друга короткими взглядами, и я видела, как по огромному изувеченному телу проходит дрожь, и эта же дрожь пробегала по моей коже. Ответной реакцией. Как будто передаваясь волнами от одного к другому. Эта невидимая колючая проволока, которой мы с ним наглухо примотаны друг к другу, туго стянула наши сердца, и если шипами проткнуть одно из них – другое закровоточит. Эта связь вернулась…И стала сильнее, в миллиарды сильнее. Да, мы могли с ним превратиться в пепел. Много раз. Бессчётное количество раз. Но эта проволока, эти острые и жестокие шипы держали нас, как единое целое. Больно держали, жестоко, кроваво. Мы с ним выбрали друг друга, выбрали там, где никто и никогда бы не выбрал.

Тамерлан…любимый. Посмотри на меня. Посмотри мне в глаза. Не отдаляйся, не причиняй себе боль. Мы все переживем вместе. Вдвоем мы сильные, несокрушимые. Это все такие пустяки. Мы сможем. Я бы не хотела знать, как он догадался – кто я на самом деле…что почувствовал, когда понял. Потому что я каждой молекулой своего тела чувствовала эту агонию, в которой он содрогался всей своей искалеченной душой с той секунды, когда понял. И…как увечил себя с этими жуткими мыслями о том, что причинил мне страдания. С каким наслаждением он наносил себе все эти жуткие раны, наказывая себя за меня…наказывая за каждое слово, за каждую слезу.

Когда-то давно, после рождения Галя он сказал мне слова, которые я запомнила на всю жизнь.

– Если я почувствую твою боль, Ангаахай, я свихнусь. Если эту боль причиню тебе я – я сдохну.

– Ты не способен причинить мне боль, Тамерлан.

– Ты не знаешь, на что я способен, птичка.

– Я тебя знаю лучше, чем ты сам.

Привлек меня к себе, пряча мое лицо у себя на груди.

– Да…иногда мне именно так и кажется. Что ты знаешь меня намного лучше. И с тобой я становлюсь лучше, чем я есть на самом деле.

Если бы я была рядом, я бы никогда не позволила. Лучше бы избил меня до смерти, чем так над собой издевался. Каждый вздутый шрам, каждый ожог словно откликался внутри меня, словно повторялся на моей коже фантомными болями. Но…для меня ни один из них не уродовал его. Я как будто их не видела. Для меня он был прежним Ханом. Ни один из них не скрыл от меня его настоящий