Сондра и Карл вздумали танцевать свинг, но максимально по-дурацки, чтоб повеселиться самим и повеселить остальных. В старом доме — старые танцы!

На стриженой лужайке серебрился лунный свет. Они шумели на всю улицу, но к ним так никто и не пришёл с требованием быть потише. Тейлор сказал, с этим всё в порядке. За домом старухи Солстес их уже не слышно, а она заперлась как мышь в норе и наружу не выглядывает.

Оливия и Констанс сидели чуть поодаль ото всех. У каждой было по бутылке светлого пива, но пили они неохотно. Конни занимала им руки, чтобы хоть немного отвлечься от мысли, которая преследовала её до самой ночи.

Что случилось с Хэлом, раз он так быстро сбежал от неё?

Она отпила. Пиво было горьким и пахло мочой. Всегда пахло для Конни так, дорогим или дешёвым было — всё одно.

— Так ты хочешь завтра в Луна-парк или нет? — спросила Оливия.

Конни поморщилась и запахнула джинсовую куртку у себя на груди.

— Не знаю. Но глупо торчать дома, когда можно просто развеяться, — рассеянно сказала она. — Разве мы не за этим сюда приехали?

Оливия кивнула.

— И я так думаю. — Она помолчала, глядя на Сондру. Девушка хохотала, пока Карл кружил её, а потом начала вести сама. Оливия помяла руки, отставив бутылку на ступеньку. И решительно выпалила. — Ричи с ней целовался.

— С кем?

Она кивнула.

— С Сондрой.

— Что? — Конни сглотнула и с тревогой посмотрела на Оливию. — Ты серьёзно?

Та снова кивнула. Чёлка упала ей на щёку.

— Как это вообще случилось?

— Ну, — Оливия вздохнула. Подняла глаза к свинцовым тучам над головой. — Сказал, это было на «правде или действии» в колледже. Ничего такого. Просто игра. И им выпало действие. Вот.

Конни перевела взгляд на Ричарда. Он спокойно сидел в плетёном кресле-качалке и наблюдал с бутылкой «Туборг лайт», как парни играют в карты. Констанс знала Ричи довольно хорошо, он учился с ней в одной школе. Он никогда бы так не поступил. Точнее, никогда раньше. Такой серьёзный, такой тихий. Идеальный парень. Идеальный студент. Ричи можно было назвать надёжным, он и мухи к тому же не обидит. В каком-то смысле, он очень нравился Конни — по-человечески, потому что в нём была поразительная порядочность.

Сейчас она почувствовала себя обманутой и поморщилась.

— Когда это было?

— За день до того, как они приехали сюда, — тихо ответила Оливия. Она не хотела даже смотреть на Ричи. — Карл рассказал, он там был. Никто из них больше, понимаешь… Все промолчали. Вроде, так будет лучше. Зачем мне знать? Это же всё ради шутки. А Карл…

Ричи разочарованно простонал и бросил карты на стол. Он проиграл Тейлору.

— Может, наврал? — усомнилась Конни и облизнула пересохшие губы. Чтобы унять сухость и в горле, глотнула пива. От него сразу затошнило и стало только хуже. — Он любит приукрасить.

— Я так не думаю.

— Почему? Потому что он так сказал?

— По разным причинам. — Оливия пожала плечами. — У тебя бывало… знаешь, вроде всё в жизни в порядке, но в то же время гложет что-то неясное. Какое-то, даже не знаю… — она подняла взгляд от ступеньки и прямо посмотрела в лицо Конни. — Предчувствие беды.

— Беды, скажешь тоже, — фыркнула Конни.

Она солгала.

Она хорошо знала этот спокойный предупреждающий голос. Что-то грядёт, — вот что значило, когда он появлялся. Это было тонкое чувствование мира вокруг себя, обычное для наблюдательного человека: никакой мистики. Но Конни могла предчувствовать, что будет, даже не желая того. Она вот так же ощущала давящую тревогу перед смертью матери, несколько дней кряду отгоняя дурные мысли и пытаясь сначала от страха посмеяться над ними, потом — отбросить в сторону. А следом — просто откупиться от них и убедить себя, что ничего ужасного не случится, даже если об этом подумать в красках.

Она прижала ладонь к губам, согрела дыханием кожу. Солнце низко село за кроны старых высоких тополей. Они видели много человеческих жизней. Немые наблюдатели всего, что было в этих домах и за их пределами, тополя тихо поскрипывали под хлёсткими ударами поднявшегося осеннего ветра. Конни помнила их, когда была ещё маленькой. Как слушала шелест их крон. Как качалась на ветвях.

Ушедшее детство было слишком больно вспоминать. Тогда всё было хорошо, не как сейчас.

Очень скоро ребята скрылись в доме: снаружи стало слишком холодно. Большинство собралось в гостиной, Милли ушла наверх. Конни отправилась в кухню, чтобы согреть чайник и немного согреться самой. Пиво противным холодным комом лежало в животе. Конни мечтала о чае или кофе.

Она зажгла газовую плиту, приоткрыла окно на самую малость и села за стол. Раньше он был накрыт симпатичной бежевой скатертью в клетку, и на нём всегда стояла банка с печеньем, какая была в каждом доме в Смирне. У них это была банка в виде бежевого медведя с красным носом, красным ртом и с красным же бантом на шее. Медвежья тяжёлая голова была крышкой. Констанс улыбнулась. Она вспомнила, что бабушка постоянно докладывала туда её любимое печенье, овсяное с шоколадом, потому что Конни допоздна сидела перед телеком. Очень любила смотреть ужастики по кабельному. Дома такое не поощрялось, но бабуля была слеплена из совсем другого теста, не то что её родители. Мама возмущалась, что ребёнок не готов видеть «эти страсти», жутких маньяков в масках, чудовищ и мистических тварей из тёмных закоулков. Бабушка считала иначе.

«Всякое в жизни случается, Конни, — говорила она часто. — И не ко всему нас будут готовить заранее, понимаешь? Чудовища не спросят у тебя, можно ли напасть сейчас или стоит обождать. И какой-нибудь урод, который с виду кажется приятным парнем, а на деле попросит тебя сесть к нему в машину, потому что у него там прелестный щенок — он как раз благодарен тем взрослым, которые говорят: эй, моя дочка ещё слишком мала для таких передач. Так что не вижу ничего дурного в паре-тройке страшных сказок. Они учат кое-чему важному. Например, бояться».

Конни в такие вечера частенько подбегала к банке, снимала смешную тяжёлую крышку-медвежью голову и осторожно ставила на стол, боясь разбить. Думала, что в тёмном коридоре за спиной укрылись все самые страшные монстры в мире, и спасение было только в двух островках спокойствия: здесь, возле банки с печеньем, и в большом бабулином кресле напротив телевизора. В четырнадцать она узнала, что кресло было дедушкиным, и что в нём он когда-то умер от сердечной недостаточности. Но Конни его совсем