Шрифт:
Закладка:
Артур выходит из подъезда, намереваясь всё-таки побыть в одиночестве. Праздник бурлит в каждой клеточке воздуха: машины сигналят, на “дворниках” развеваются георгиевские ленточки. Флаги чуть трепещут на углах домов, на столбах, на трамваях. На бульваре уже собирается народ. Отсюда будут давать салют – конечно, не такой грандиозный, как в центре, но и здесь, наверное, будет, на что посмотреть. Из супермаркета выходит компания, уже порядком повеселевшая: несколько девушек и парней. Они смеются хриплыми голосами. В руках у них – пакеты, из которых торчат большие пластиковые бутыли пива, ошмётки зелени, шампуры. Кто-то несёт на плечах большой бумажный мешок с углём. Артур понимает, что ко всем запахам поздний весны прибавился ещё один: запах жареного мяса. Он бы остался дома, зашторил наглухо окна и, отвернувшись к стене, заснул или пролежал бы так всю ночь, защитившись от мира наушниками. Он бы даже не слышал фейерверков – он бы вообще никого не слышал. Или нет, не так. Если бы не Сусанна, он бы сел в электричку и уехал в глушь, в тишь, куда-нибудь за Линию Маннергейма, где сосны, каменные надолбы, торчащие из земли, и остатки противотанковых рвов. Беззвучная, навсегда замолчавшая война. Только сосновые иглы и фундаменты деревни, опустевшей три четверти века назад…
“Я выйду к подъезду, подышу”, – тихо произнесла Сусанна, – “А то целый день дома просидела в такую погоду”.
Целый день она вела себя, как состарившийся ребёнок: днём не могла заснуть, ей было то жарко, то холодно. Она просила то чая, то яблочного сока, и Артур только и бегал между кухней и комнатой, под аккомпанемент военных песен и стрельбы из чёрно-белых фильмов. Телевизор не выключался с самого утра. Когда Сусанне нездоровилось, ей нужен был фон, который создавал иллюзию чьего-то присутствия. Правнук, видимо, был не в счёт: слишком разные у них планеты. Она то убавляла звук, то прибавляла и как-то отстранённо смотрела в экран: на серые танки, бегущих по полю солдат, цветные куски помпезного парада на фоне ясного, идеально ровного неба. Тучи заблаговременно разогнали, но предупредили, что к вечеру всё равно может пойти дождь.
Артур перебегает дорогу и оказывается на бульваре. На поляне, около невысокого дерева, парень лет восемнадцати обнимает девушку, а потом наклоняется и целует, целует, целует… Что ж, когда Артуру стукнет восемнадцать, у него, наверное, тоже будет девушка. А если не будет?.. Он идёт по аллее мимо компании тучных женщин, мимо худосочного мужичка, держащего банку пива, мимо чинного семейства – мама, ребёнок в коляске, зажимающий полосатую ленту в кулачке, отец в бейсболке, шортах и шлёпках – он уже на следующей ступени. Когда-нибудь и у Артура будет такой же малыш с кулачком… Дальше – целая компания – скорее всего, школьники. Такие же девятиклассники или чуть старше. Тут сразу несколько парочек: две девушки на коленях у пацанов, у обеих на головах – пилотки, а у одной на лице – "боевой грим", как у солдат из американских фильмов. Стоящий рядом парень увешан чёрно-оранжевыми ленточками с ног до головы: они у него на шнурках кроссовок, на ремне джинсов, на пуговицах куртки, на воротнике…
− Может, всё-таки поедем в центр? – спрашивает одна из сидящих на коленях девушек. – А то тут полный тухляк!
Артур идёт дальше, пытаясь представить, каково это – держать на коленях любимую девушку. Разве Дана когда-нибудь согласится сесть к нему на колени?
− После салюта поедем, – отвечает чей-то бас, там сейчас из тебя гамбургер сделают.
− Сам ты гамбургер! – чуть капризный девичий голос тонет во всеобщем, всепоглощающем гуле.
С ним никто никогда не вёл таких диалогов. Для всех он – ребёнок, застрявший в детстве, ботаник, зануда, а ещё – сын учительницы. Интересно, если бы сейчас была война, он смог бы доказать, что он взрослый? Смог бы метнуть гранату в танк, пустить под откос вражеский эшелон, броситься на амбразуру ДЗОТа? Его одноклассники сегодня тоже собирались на салют, но с собой не звали. Там будет и Дана, и Барто, и Кирюха с голосом Левитана… Но в ту компанию не берут застрявших в детстве. Тем более, он – беглец, слабое звено, мальчик без одной руки или без одного крыла… Меньше всего Артуру хочется наткнуться на кого-нибудь из знакомых. Ему хочется одиночества и тишины, поэтому он ещё больше ускоряет шаг и идёт в ту сторону, где зеленеют острые верхушки леса.
Юнтоловка. Ещё одно финское, частично обрусевшее, название, которое подступивший город так и не смог растворить. Лес, вода, болото. Птицы с громкими, негородскими, голосами. Зайдёшь чуть глубже – увидишь лешего с кикиморой, перемахнёшь через кочку – а там водяной сидит…
“Ветехинен”, – говорила Сусанна, – “Грязный косматый старик с длинными-предлинными волосами, зелёными усами и когтистыми ручищами. Ступишь в воду – и он утащит тебя на дно”.
Когда-то Артуру казалось: Сусанна так давно живёт на свете, что, наверное, сама видела живого Ветехинена, когда ходила в лес. Убегала от кикиморы, здоровалась с лешим, но все они давно умерли, потому что была война и блокада. Самолёты разбомбили лес, взбаламутили реки и болота. Стало нечего есть…
Артур спускается к ручью и трогает воду. Ледяная, проточная. Из-под самых сосновых корней, из-под серых валунов. Где тут Ветехинен? Нет никого. Если бы сейчас была война, смог бы Артур выжить в окружении, как партизаны из какого-нибудь чёрно-белого фильма? Смог бы есть набухшие почки и пить воду из ручья? А если бы фашисты поймали его и стали пытать, выдержал бы он пытки? Кто бы дожидался его с войны? Мама? Или только прабабка, которая ставила бы ему тарелку супа каждый четверг? Артур садится на корточки и облокачивается о рыжий ствол сосны. Закрывает глаза и представляет: вокруг всё грохочет и горит. Вверху со свистом пролетает самолёт. Где-то за деревьями бегут солдаты, падают, бегут дальше. Кто-то остаётся на земле. Он пытается подняться и побежать за ними, но не может пошевелиться. А они всё бегут и бегут. Вдруг посреди этого грохота появляются девушки в пилотках и с носилками. Одна из них отделяется от остальных и направляется к Артуру. Бежит, изящно сгибая руку в локте, а потом садится рядом и дотрагивается до Артуриного лба. На
