И это чувство предательства, которое ты испытываешь, рассказывая о ней, мне тоже знакомо. Ой, Мириам, ой. The oyness of life. Ты всегда задаешь самые трудные вопросы, зная, что я не дам тебе ответа. Я могу лишь посидеть рядышком, скорбя вместе с тобой и вопрошая, почему жизнь так скверно устроена, что мы не умеем извлекать из себя той драгоценной породы, в которой, очевидно, сильнее всего нуждаемся?

И как так стряслось, что ты постоянно отдаешь то, чего никогда не получала?

Мне нужно скоро выходить (родительское собрание в старшей группе детского сада!). Еще многое не сказано. Ты, видимо, права в том, что встречи «на полпути», как я предложил, нам теперь не хватит и что подлинная встреча произойдет лишь в том случае, если каждый из нас целиком пройдет путь навстречу другому. Вот бы только я мог произнести это с той же уверенностью, что и ты. Я хочу этого больше, чем когда бы то ни было, но боюсь, что мне еще никогда не приходилось преодолевать такого длинного маршрута.

Потихоньку, хорошо?

Я читаю и думаю о том, насколько моя история проще и заурядней твоей (возможно, я преподношу ее в немного более драматичных тонах…), а потом я вижу, что у наших историй все же похожее зерно – гадкое, горькое зерно. И тогда я думаю о том, как десятки, сотни раз я продавал эту свою историю, силясь произвести впечатление на кого-то (как правило, на женщину) своей горькой биографией. Мои кассеты. В последние годы меня даже перестало от этого мутить. Лишь одно чувство по-прежнему не покидает меня – я рассказываю им это словно ящерица, которая сбрасывает хвост, чтобы спасти свою душу. А тебе я хочу ее отдать – отдать свою душу, потому что так прописано в нашем договоре – душа за душу. И быть может, однажды, когда вырасту, я сумею преподнести тебе и тот подарок, на который ты все еще надеешься, и облачу твое лицо в эту историю.

26.8

Прости, прости, прости, ты права, мне нечего сказать в свое оправдание. Безумные дни. Работаю и ношусь с утра до ночи. Едва нахожу время, чтобы поесть. Я помню о нас, я с нами (не переживай). Скоро напишу настоящее письмо. По правде говоря, я сейчас почти не существую. Удерживай мост со своей стороны (ты, безусловно, справишься с этим лучше меня), позволь только напомнить тебе, что я оставался конченым эгоцентриком даже в самых светлых проявлениях своей скромности. Я, конечно же, имею в виду ту твою идею – рассказать, как той ночью, возвращаясь домой из кино, я повстречал тебя и твою мать. Помнишь?

Кстати, насчет того вопроса, который ты приписала в конце большими буквами (что это вдруг ты решила задать его сейчас?), – ответов несколько.

Первый (для широкой публики): я начал заниматься этим на каких-то военных сборах, зимой, просто потому, что было удобно, и с тех пор так повелось.

Второй (его стоило бы напечатать в журнале для учителей «Эхо воспитания»): видишь ли, Мириам, само собой, ра-ци-о-наль-но я могу понять то, о чем ты говоришь в своей короткой пламенной речи, лоснящейся благими намерениями. Если бы только я мог примириться с самим собой, тоже взглянуть на себя добрыми глазами. Собственно, отчего бы и нет, ведь у меня, как и у тебя, есть по крайней мере «один человек со стороны», который смотрит на меня любящим и даже восхищенным взглядом. Она пытается уже много лет, всеми своими силами, всей любовью своих глаз, и тем не менее, факт – ей это не удается: не удается даже на миг закрыть во мне те глаза и убедить меня увидеть то, что (похоже) видит она.

Третий ответ (только для тебя): но ты же понимаешь, верно? Ведь это ты – та девочка, девушка, которая «переключала в себе уродство», передвигая его от кончика носа до лодыжек… Ты еще писала о физическом дискомфорте, которым ты буквально «истекаешь» и который все будто бы чувствуют. Мне он тоже знаком, как и чувство, что где-то внутри размазалась какая-то клякса, правильно? Так я ее называю, и она совершенно вольна в своих передвижениях; эта маленькая клякса – моя и в то же время не моя – мне ее пересадили, но прижилась она в моем теле на удивление хорошо. И именно там, где она решает находиться в конкретный момент времени, происходит та встреча, которую я однажды описал: там мое тело, прошептав тайный пароль, встречается с моей душой…

Ты тоже чувствуешь, что в этот миг все остальное тело почти не существует? И только к месту этой встречи моментально стекается вся кровь, а вокруг него натягиваются нервы? (Похоже на то, что ты описала – как в юности ощущала себя такой высокой, что каждый раз, входя в комнату, где были другие люди, тут же порывалась упасть на пол.)

Ну, вот и ответ на твой вопрос (заданный немного гнусавым, несогласным тоном): «С чего вдруг борода?»

1.9

Ты уже знаешь, что натворила?!

Она уже звонила?

Но как с тобой случилось такое? Стресс в начале учебного года или что?

Я даже спросить боюсь, что было в письме, которое предназначалось мне (и уже попало к ней?..).

С одной стороны, сама понимаешь, – внезапно сбылись мои худшие страхи. А с другой, в некотором роде это даже забавно: сама мысль о том, что если уж мы решили вернуться на сто лет назад и завести роман в письмах, то нужно быть готовыми к такой ошибке девятнадцатого века.

А с третьей стороны, да, с третьей стороны… Отчего-то мне это даже доставляет некоторое удовольствие. Как будто внезапно мы начали существовать в каком-то «объективно существующем» месте, и теперь появится свидетельница нам – свидетельница извне, живая, настоящая, реальная.

Мне не терпится узнать, что она сказала. Как отреагировала. Она не выдаст нашей тайны, верно? На Анну можно положиться, я знаю.

Но почему же ты не рассказала, что она уехала? Ведь всего несколько дней назад ты целиком процитировала мне вашу беседу о безумной любви той парочки (Виты Сэквилл-Уэст и Вирджинии Вулф) и рассказала, что зачитывала ей целые отрывки из книги. Я даже помню, как Анна сказала, что она всю жизнь проводит в поисках этой силы – силы безрассудно влюбленных, – и как рассуждала о смелости оставаться до боли честным в том, что касается чувств. Но ты даже не намекнула, что эта дискуссия осуществилась по трансатлантической связи. Все это звучало так трогательно, будто вы находились рядом, в одной комнате!

И где именно она нынче порхает? Надолго ли? Судя по тому, как ты скучаешь, можно подумать, что она уехала на несколько лет! Вот так, вдруг, женщина сама по себе отправляется в долгое путешествие, да еще и с маленьким ребенком?

Сначала я был потрясен – внезапно ты обращаешься ко мне в женском роде, спрашиваешь, как я себя чувствую, не слишком ли мне одиноко, скучаю ли по тебе так же, как ты по мне…

Я ощутил в теле странную дрожь оттого, что ты обратилась ко мне так, будто тронула запретную струну.

Безусловно, меня развеселило то, какие разные вещи ты рассказываешь мне (о Йохае, например) и ей. Мне ты, к примеру, никогда не писала о том, сколько он весит, какой у него сейчас рост и ботинки какого размера ты купила ему к зиме.

Мне ты не отправляла его фотографии (ничего, если она останется у меня?).