в которой он вырос. Духовный эклектизм, отсутствие глубины, присущее культурному аспекту его писательской деятельности, которая при всем ее блеске была поверхностной, его эффектные «венские» языковые обороты и игра слов, — все то, что, казалось бы, может быть поставлено ему в упрек, оказалось факторами, весьма способствовавшими его предприятию. Ибо, придя к выводу о необходимости политико-национального решения еврейского вопроса, Герцль осознал, что это решение не будет достигнуто путем одной только серой, «муравьиной» работы на задворках международной политики и культуры. Статьи в «Ха-цфира» и «Ха-Шиллоах» не в состоянии мобилизовать массовую поддержку, необходимую для столь революционного предприятия; глубокие и проникновенные идеологические диспуты между несколькими десятками блестящих (и безработных) еврейских интеллектуалов, проводимые где-то в закрытых залах, не вынесут его «на свет Божий». Нужно дерзкое, даже не лишенное авантюризма выступление в самом центре международной арены.

Отсюда — написанная ярким языком манифеста книга «Еврейское государство», построенная так, как будто все это — как проблему, так и ее решение — автор открыл или изобрел собственными силами. Отсюда — дерзкое, в стиле пророка-обличителя обращение к еврейским финансистам типа Ротшильда и Гирша. Отсюда — апелляция к папе римскому, к императору Вильгельму II, к султану, к эрцгерцогу Баденскому. Во всем этом чувствуется понимание факта, что усилия слабого и угнетенного народа увенчаются успехом, только будучи доведены прямо, смело и непосредственно до мировых вершин политической и финансовой мощи. Он — Теодор Герцль, знаменитый, но нищий журналист, — будет вести с султаном переговоры о чартере на Палестину; он — еврей, далекий от религиозных традиций, — найдет путь к сердцу папы римского; он, чьим единственным оружием является перо, убедит в своей правоте германского кайзера, правительство Великобритании, министра внутренних дел царской России и всех великих мира сего.

Ни одно из этих усилий не принесло плодов. Султан не пожелал союза, англичане отступили даже от своего предложения относительно Уганды, Вильгельм II вряд ли понял в точности, чего от него хотят, Ротшильд и Гирш скупились на помощь. И все же Герцль путем ходатайств и хитростей, подкупа придворных, купцов и епископов, простаивая на солнцепеке у ворот школы Микве-Исраэль и обивая пороги Стамбула, без устали повторяя свои обращения, сумел проникнуть ко всем этим великим мира сего, беседовать с ними, изложить перед ними свои планы и идеи, как будто являлся полномочным представителем еврейской державы — хотя за ним не стояло никакое движение, организация, финансы или влияние и единственным его денежным источником нередко становился ломбард.

Это была виртуозная кампания, которую проводил подлинный артист в области общественных отношений, человек, воспитанный на новых веяниях кануна XIX и начала XX века. Общественное мнение, средства связи, трюки, главной целью которых было произвести впечатление, драматизация событий, подчеркнутая театральность (цилиндр, фрак, торжественное открытие конгресса) — все это было средством внешней демонстрации и уверенности в собственных силах; причем то, что выставлялось наружу, иногда прикрывало внутренние человеческие слабости. Беглость и легкость его беседы составляли лишь видимую часть айсберга колебаний и неуверенности, а иногда даже душевной неуравновешенности — порой это подмечали уже его современники. Одни воспринимали все это с симпатией, видя его достижения или наслаждаясь опьяняющей атмосферой вершин, которых достиг Герцль на этом пути; другие критиковали его, открыто или за глаза. Но те и другие вынуждены были признать, что, промелькнув как метеор, Герцль неузнаваемо изменил облик сионизма. Была не только создана организация (бывшая, правда, в начале своего пути слабой и небогатой деяниями и лишь с трудом помогавшей практическому заселению Эрец-Исраэль): сионизм вышел из полутьмы кулис и находился теперь в свете прожекторов.

Так Герцль открыл то, что впоследствии стало наиболее эффективным и отточенным оружием слабых, лишенных политической власти и стоящих за нею легионов, — общественное мнение. Сионизм взял его на вооружение с начала пути: Декларация Бальфура, решение ООН от 29 ноября 1947 года — все это было достигнуто не благодаря экономической или политической мощи евреев, а благодаря способности сионизма вновь и вновь мобилизовать духовные ресурсы, заложенные в грамотном, остроумном, умеющем говорить и спорить народе, и с помощью этого оружия привлечь на сторону слабой нации поистине огромные силы. И Герцль был первым, кто выковал это оружие, находящееся на службе дела сионизма по сей день.

Итак, в нашем обзоре наследия Герцля как мыслителя мы постараемся найти верное соотношение между впечатлением, оставленным его словами и деятельностью, и тем фактом, что многие из его слов менее оригинальны и не столь интересны, как высказывания некоторых других мыслителей, занявших впоследствии более скромное место в пантеоне сионизма.

Неверно думать, что только в «Еврейском государстве» Герцль указал на всю серьезность еврейского вопроса и что лишь дело Дрейфуса явилось внезапным потрясением, приведшим его к сознанию, что эмансипация обречена на неудачу. Представитель своего поколения, Герцль и сам был продуктом и ярким образцом этой эмансипации: еврей, уроженец Будапешта, сын состоятельного торговца, доктор права, в дальнейшем — один из столпов журналистики на немецком языке; не особенно удачливый, но все же известный драматург. Однако уже довольно рано в нем пробуждается сознание, что эмансипация далека от того, чтобы решить еврейский вопрос, и его пьеса «Новое гетто» (1894) рассказывает о том чувстве потери пути, которое ее герои, преуспевающие и образованные евреи, вырвавшиеся из гетто, испытывают в мире просвещенной европейской культуры. Как говорит один из героев пьесы, раввин Фридгеймер:

"В дни, когда гетто существовало в действительности, никто не мог выйти из него без разрешения. Его ожидали серьезные, вполне реальные опасности. Теперь же стены и ограждения не видны глазу, однако нравственное гетто остается нашим уделом».

Эту двойственность положения евреев в современном обществе Герцль смог увидеть ближе, получив назначение в Париж, где он начиная с 1894 года является корреспондентом венской либеральной газеты «Нойе Фрайе Прессе». Если в Вене еще можно было объяснить антисемитизм, по крайней мере частично, как завуалированный пережиток предрассудков, коренящихся в религии, то «народный» характер нового антисемитизма, проистекающего из противоречий современного, секуляризованного, обладающего демократическим парламентским строем общества, ему довелось познать только в Париже. Значительная часть его корреспонденций, посланных из Франции начиная с 1892 года, посвящена подъему светского антисемитизма в этой стране. Герцль с тревогой наблюдает все усиливающееся проникновение евреев в хозяйственную, духовную и парламентскую жизнь Франции — процесс, приводящий к тому, что экономические кризисы и финансовые скандалы, интеллектуальные споры и парламентские диспуты искажаются до неузнаваемости, так как в центре внимания находится участие в них евреев, что наглядно подчеркивает трудности положения евреев в современном обществе. Именно там, где эмансипация проходила в наиболее радикальной форме —