еврейский народ и его язык умерли вместе. Но смерть эта была вызвана естественными причинами, это не была смерть от истощения, наподобие той, которая постигла римскую нацию, умершую навсегда! Еврейская нация была дважды убита, оба раза это случалось, когда она была в расцвете юных сил. Точно так же, как возродилась она после первого изгнания со своей земли, после поразившей ее национальной смерти и достигла даже больших духовных и материальных высот, точно так же теперь, после того как погибла убившая ее римская нация, она восстанет в еще большем величии, чем перед вторым изгнанием! Еврейский язык тоже не умер от истощения; он погиб вместе с нацией, и, когда нация возродится, он оживет! Но сударь, мы не можем оживить его переводами; мы должны сделать его языком наших детей, которые будут расти на земле, где он некогда цвел и приносил прекрасные плоды!

Наш народ обладает неограниченными возможностями! С того дня, как он появился в мире, и до нынешнего дня путь его был цепью чудес; его история, его Тора и религия, в сущности, весь народ в целом — все это чудеса. И потому в силах этого народа теперь, как некогда во времена царя Кира, совершить чудо, возродившись к жизни после смерти и возродив свой язык, погибший вместе с ним!

Воистину, сударь, это великая и трудная задача, ее не решить в один-два дня, но при современных условиях было бы еще труднее нашему народу долго оставаться в живых на чужой земле. Если до сих пор мы существовали без собственной земли, языка и политической независимости, то это потому, что наша религия и весь жизненный уклад коренным образом отличались от всех прочих народов, и это отличие служило нам надежным оплотом, сохраняя нас. В этом круге жили мы жизнью замкнутого в себе народа. В те времена у нас было подлинно еврейское просвещение, мы обладали даже национальным языком, ибо вся наша умственная жизнь проходила на иврите. Но наше настоящее совершенно иное. Мы полностью отрешились от нашей национальной окраски и теперь облекаемся в чужеземное убранство. Все наши доводы и усилия обречены на провал, ибо никто не станет нас слушать!

Поэтому я утверждаю, сударь, что мы уклонились с верного пути. Бессмысленно взывать: давайте лелеять еврейский язык, иначе мы погибнем! Еврейский язык может жить, лишь если мы оживим нацию и возвратим ее на землю отцов. В конечном счете — это единственный путь достичь вечного Избавления; и если мы не найдем такого решения, то погибнем, погибнем навеки! Разве Вы, сударь, думаете иначе? Еврейская религия сможет, без сомнения, выжить и в чужих землях; она приспособит свои формы к духу местности и времени, и ее судьба будет та же, что у всех религий! Но нация? Нация не может жить нигде, кроме как на собственной земле; лишь на этой земле может она возродиться и принести великолепные плоды, подобные тем, что давала в прошлом!

Потому нам следует обратить свое внимание на то, каков будет этот народ в «конце времен», дабы наступление великого дня, который я предвижу, не застало нас неподготовленными.

Этим замечанием, сударь, я завершу свое письмо. Во всем, что я здесь высказал, моими устами говорил Ваш дух, сударь, ведь это Вы первым из просвещенных наших соплеменников подняли знамя надежды на Избавление и мужественно проповедовали это учение всем нашим маскилим. Вы не страшились, что Вас могут назвать безумцем или фанатиком, и усилия Ваши были не напрасны. Слова Ваши принесли плоды, заронив в сердца многих наших юношей священный росток, росток национального чувства. Это мое письмо, в сущности, — плод Ваших трудов, и потому я надеюсь, что Вы, сударь, не сочтете его неприятным.

Глава 10

Штурм общественного мнения

(Т. Герцль)

О Теодоре Герцле (1860–1904) написано больше, чем о любом другом вожде и мыслителе сионизма. При его жизни и после его кончины вокруг него возникло множество легенд, и нет сомнения, что сам его образ превратился в одну из сил сионистского движения. В нашем ограниченном по объему очерке мы не намерены ничего добавить к этому образу или убавить от него.

Прежде всего, нам хотелось бы ограничиться одним вопросом, способным вызвать недоумение. Тот, кто внимательно просмотрит сочинения Герцля «Еврейское государство», «Альтнойланд» («Старо-новая страна») или его дневники, найдет там множество идей, касающихся еврейского вопроса и предлагаемых его решений. Но лишь немногие из этих идей новы или оригинальны. Проделанному Герцлем анализу причин антисемитизма в период после эмансипации предшествовали порой не менее глубокие исследования, принадлежащие перу Гесса, Лилиенблюма и Пинскера; идеи Герцля (не все они были осуществлены на деле даже после Первого сионистского конгресса) относительно создания национальных еврейских институтов для организации и финансирования заселения Эрец-Исраэль сходны с идеями, выдвинутыми ранее, еще в дни Калишера, Смоленскина и группы Хиббат-Цион. Последняя, кроме того, впервые создала движение, охватившее довольно широкие слои общества, и в немалой мере послужила организационной основой для созыва Первого сионистского конгресса. Еще до Герцля в Палестине были созданы первые поселения, которые, несмотря на скромные размеры и большие экономические трудности, стали вершиной общих достижений пионеров заселения страны и тех, кто их поддерживал, со времен билуйцев вплоть до Ховевей-Цион с их сбором взносов и пожертвований, собраниями, печатными органами и пропагандистской работой.

Новизна и историческое значение деятельности Герцля заключается не в оригинальности его идей и даже не в его организационных и практических талантах, а прежде всего в следующем: Герцль первым пробил брешь в еврейском и мировом общественном мнении, превратив национальное решение еврейского вопроса из темы, обсуждаемой на страницах провинциальной периодической печати еврейских просветителей (не имевшей широкого отклика ни среди еврейской общественности, ни среди неевреев), в проблему, заинтересовавшую широкие круги во всем мире. Из побочного явления жизни евреев захолустной «черты оседлости», каким оно было до Герцля, сионистское движение превратилось в нечто занявшее свое место на карте мира.

У Герцля не было ни денег, ни политической власти, необходимых для такого предприятия; большинство традиционных руководителей еврейства, как религиозных, так и финансовых, чуждалось его. Идя на приступ общественного мнения, Герцль оставался почти одиночкой и за время своей деятельности порой проявлял эгоцентристские — если не безответственные — черты характера. Герцлю в его предприятии помог простой биографический факт, быстро поставивший его в центре общественного мнения: он был блестящим и плодовитым журналистом, стремящимся к известности и имеющим опыт работы с общественностью.

В этом Герцль был продуктом своей эпохи и социальной среды,