Обратимся к литию. Два внутренних элемента будут по-прежнему иметь противоположные спины, момент в целом будет теперь зависеть от того, какую из четырех возможных орбит сп=2 избрать для третьего электрона. Хотя для водорода все четыре состояния сп=2 имеют одну и ту же энергию, это уже несправедливо для лития или любого другого элемента».

«А почему несправедливо? Дьявол его знает почему».

Григорий Иванович переворачивает страницу. Может, там что-нибудь прояснится? Но... Темным-темно. Ни лучика, ни просвета.

Григорий Иванович прочитал это место, да и много других, уже не раз и не два... Послушался совета редактора, который в предисловии своем к книге так и говорит, что «...читателя не должны смущать случаи, когда те или иные места книги не будут понятны при первом чтении. Можно вместе с автором порекомендовать читателю вернуться к этим местам вторично, после прочтения всей книги».

Совет, может быть, и хороший для кого-нибудь, но Григорию Ивановичу пользы от него мало. И пробовал вторично читать — ничего не вышло. И по десять раз перечитывал одно и то же место — результат одинаковый. «Лучше бы и вовсе мне не связываться с этой книгой, — отчаявшись, подумал старшина. — Только уж поздно... Я ли с ней связался, она ли со мной, одно ясно — по-хорошему нам не разойтись».

Тут следует рассказать, как и почему попала к Григорию Ивановичу эта доводящая его до отчаяния книга.

2

Произошло это недели две назад, в один из выходных дней. Григорий Иванович — заядлый городошник. Другими видами спорта он уже не увлекается, а в городки готов сразиться в любое время и с кем угодно. В полку нет достойных ему соперников. И вдруг при всех, на глазах у изумленных болельщиков, — жестокое и обидное поражение.

Сначала Григорий Иванович играл с обычными, своими партнерами — солдатом из взвода связи Петуховым и капитаном Андросовым, но так как играли на «мусор», то очередным его противником оказался незнакомый молоденький лейтенант с простоватым веснушчатым лицом и в таких красивых, наверно еще не ношенных хромовых сапожках, что казалось, будто в них и ходить по нашей грешной земле невозможно. Но лейтенант о сапогах своих не заботился, хотя они все время нахально напоминали о себе препротивным скрипом. Лейтенант играл азартно и самозабвенно. Казалось, для него существует сейчас только цель и удар. Удачам он радовался, как малый ребенок, смеялся, чуть ли не прыгал. А удача сопутствовала ему все время — трижды играл с ним Григорий Иванович и трижды был разгромлен.

— Давно увлекаетесь городками? — спросил Григорий Иванович.

— С детства, — ответил лейтенант.

— Ну, значит, не так давно, — вежливо улыбаясь, сказал старшина. — Разрешите спросить, товарищ лейтенант, вы к нам служить или...

— Я в командировке.

Это несколько смягчило горечь поражения. Одно дело — иметь такого противника под боком, у себя в полку, в таком случае лучше уж совсем отказаться от городков — нельзя же играть без шансов на победу. А раз командировочный — это другое дело, птица залетная. Завтра улетит, и следов не останется.

Только ошибся в этом Григорий Иванович, лейтенант оставил в его жизни, сам того не ведая и не зная, глубокий след. И вовсе не своим умением играть в городки.

В понедельник, придя на лекцию в Дом офицеров, Григорий Иванович увидел на трибуне своего счастливого соперника. У лейтенанта было такое же простоватое мальчишеское лицо, как и вчера, и чем-то уже не такое. «Очки напялил, — догадался Григорий Иванович. — А зачем они ему? Глаз у него зоркий, меткий, сам вчера убедился. Ну, это он для солидности, для ученого вида. Одним словом — мальчишество».

Конечно, не будь вчерашнего проигрыша, старшина по-иному отнесся бы к лейтенанту. «Это, понятно, не очень справедливо, только где, скажите, записано, что обязательно надо любить тех, кому проигрываешь? Нигде. Другое дело — уважение. Но это особая статья. Уважение надо заслужить».

За долгие годы военной службы уважительное отношение к старшим по должности и званию стало для Григория Ивановича незыблемым правилом. Только оно не было слепым, это уважение, оно основывалось на глубоком убеждении Григория Ивановича в том, что в нашей армии старший лишь потому является старшим, что знает свое дело лучше и больше младшего. Многократно доказывалось жизнью, что лейтенант знает дело лучше, чем сержант, капитан лучше, чем лейтенант, майор лучше, чем капитан, и так далее. Бывают, верно, исключения. Григорию Ивановичу приходилось наблюдать, как случай возносил недостойного на большую высоту. Но что из этого? Исключения останутся исключениями, потому что офицерские погоны по наследству или еще как-нибудь в этом роде все равно у нас не дают, а если уж кому и дадут не по заслугам должность либо звание, то козырять ему, конечно, будут — такова воинская вежливость. «Но уважать... право на уважение к себе человек должен доказать. И этот лейтенант в профессорских очках тоже пусть докажет. Пусть докажет, голубчик. Атомная наука — это ему не городки. Тут одной меткости маловато». Ну что ж, похоже, что лейтенант принял этот невысказанный вызов старшины и... доказал. Всего несколько минут прошло, а Григорий Иванович уже проникся к нему уважением. «Вот этот знает!» Еще через несколько минут чувство уважения стало даже излишне восторженным: «Ну и голова у лейтенанта. Юноша ведь еще, когда же он всю эту атомную премудрость успел постичь?» А еще через несколько минут Григорий Иванович убедился вдруг, что ничегошеньки, ну ровным счетом ничего не понимает в лекции лейтенанта. Странно. Вначале все казалось ясным. Но чем дальше... Словно неожиданно не по-русски, на незнакомом языке заговорил человек. Старшина почувствовал, как его начала одолевать тяжелая, мутная скука. «Этак заморит он всех». Григорий Иванович оглядел присутствующих. Нет, они все понимают, они слушают лейтенанта с увлечением, что-то записывают, а майор Фирсов даже чему-то улыбается. «Неужели ему так нравится эта тарабарщина? А почему тарабарщина? Люди ведь понимают. Это я... Я один ничего не понимаю».

Приятного в таком открытии мало. И гордость есть у человека, и самолюбие.

Григорий Иванович попытался успокоить себя: «Так они же офицеры, в училищах обучались, в академиях, им и карты в руки. А я только старшина. С четырехклассным образованием». Но это не очень-то его успокоило, и главное — ненадолго. Все равно осталась какая-то тяжесть на сердце.

3