Шрифт:
Закладка:
Когда возвращаюсь в комнату, застаю настоящую идиллию: Алису в окружении живности. Не обманула: кошак с псом спят рядышком, занимая ту часть кровати, что совсем недавно была занята мной. Не Бегемот, а хитро выделанный комок шерсти: только и ждал, когда я свалю, чтоб перебежать.
Ну правильно: жопу поднял ― место потерял, закон. Можно, конечно, пристроиться с другой стороны, но боюсь моей выдержки не хватит упираться в женский зад, не имея шансов на продолжение. Так что, тихонько свистнув с тумбочки томик Дюмы, усаживаюсь в освободившееся кресло, убивая время до рассвета листанием разноцветных страничек.
Листаю и почёсываюсь от угрызений совести, смутно понимая, что это что-то сугубо личное, не предназначенное для чужих глаз. Хотя казалось бы ― книга и книга. Успокаивает, что прям сильно интимного там ничего нет, не запись же от "23 марта", когда "сходила к стоматологу, разодрали зуб до мяса, вычищая нерв". Вроде пустяковая ерунда, но есть в этом что-то… Не знаю, цепляющее.
Но куда больше меня привлекает другая надпись, выделенная целым набором восклицательных знаков: "май, !!Саламандра!! Обалдеть как оригинально!! Ненавижу!!". А вот это уже позначительнее. Короткое предложение, но как сильно фонит от него. Знать бы ещё причину, но таких подробностей "Граф Монте Кристо" мне не раскрывает.
Зато охотно делится циничным юмором и житейской мудростью бедолаги Эдмонда Дантеса. Не читал его прежде, но смотрел кинцо, так что в сюжет худо-бедно вникаю. Даже заинтересовываюсь в каких-то местах, выхватывая помимо отмеченных цитат куски текста. Получается чтение по диагонали: монотонное и убаюкивающее. Сам не замечаю, как задрёмываю уже под утро.
Ненадолго.
Почти сразу меня вырывает из недосна требовательный лай.
– Сейчас встану. Одну минуту, ― бурчит сонно Чижова, отталкивая мокрый нос Чары, который та с настойчивым упорством тычет ей в лицо. ― Да, да. Гулять, вста-а-аю, ― зевая обещают, но не встают. Пробуждение даётся ей непросто. Неудивительно. Начало седьмого.
Тихо подзываю собакена.
– Ищи поводок, пойдём проветриваться, ― велю ей, зевая. У самой голова чугунная, но такую ночку я бы повторил с удовольствием.
Умная псинка. Пулей летит к комоду и тащит в пасти обмундирование, счастливо виляя хвостом.
Снаряжаемся и тихо выскальзываем в общий коридор, спускаясь по лестнице. Не знаю привычного маршрута Алисы, но в холле народу немного, так что проскакиваю на улицу почти без свидетелей. Не считая пацана, сменившего "Анну" на ресепшене. Заметив знакомого пса с незнакомым типом он, конечно, напрягается, так что приходится оправдываться. А то ещё решит, что это похищение.
Ухожу от береговой линии подальше, спуская довольную девочку с поводка. Вот это я понимаю ― щенячья радость. Носится как угорелая, катаясь на траве и обнюхивая каждый куст. Тусим так с час, наверное: я с сигаретой и стаканчиком кофе из ближайшей кофейни, она ― с палкой.
– Чего не спится? ― возвращаясь, обнаруживаю уже проснувшуюся, но ещё лениво валяющуюся под одеялом малую. Несильно, смотрю, испугались недочёту четвероногих любимцев.
– Утренняя кормёжка строго по расписанию, ― сладко потягиваются и растирают глаза под звонкий хруст возле миски.
– Жри, жри, толстопуз. Не претендую, ― успокаиваю с подозрительной неприветливостью вскинувшего на меня моську кошака, когда прохожу мимо, чтобы скинуть на подголовник кресла толстовку. Погорячился, напялив её. Солнце так шпарит, что пропотел насквозь. ― Пошли лапы мыть, чудище косматое, ― отцепляя шлейку, уходим с Чарой в ванную.
– Её ― зелёное полотенце, на крючке слева, ― бросают вслед.
– Охренеть. У псины есть своё полотенце. В натуре, можно я с тобой поменяюсь на денёк? ― тихо ворчу, разбираясь с душевой лейкой. Наделают сто-пятьсот режимов с кучей кнопочек, мозги сломаешь над инженерным чудом техники.
Не успеваю толком закончить, когда собакен шлёт меня к чёрту и, оставляя следы на ламинате, летит к хозяйке помиловаться. Соскучился, бл. Сто лет ведь не видел.
– Ты не ушёл, ― замечает Алиса, ловя мой взгляд.
Изрядно мокрый после войны с лейкой, замираю рядом, разглядывая её: уже полусидящую, встрёпанную и румянощекую. Начёсывающую готового впасть в нирвану от переизбытка нежности пса.
Слишком лампово. Слишком. Как тут уйти?
– Не ушёл.
– И что дальше?
– Не знаю.
– А кто знает? Пора определяться, тебе не кажется?
– Да. Наверное, пора, ― сбрасывая кроссовки, забираюсь к ним. ― Сдвигайся, моя очередь, ― вынуждаю Чару освободить место, замирая напротив малой. Сокращаю между нами расстояние нарочно медленно, но с очевидным намерением. Давая возможность пресечь. Тормознуть. Отказаться.
Но возможностью не пользуются.
– Я не совсем это имела в виду, ― затаив дыхание, стискивают одеяло, следя за каждым моим движением.
– Но и не против.
Не против.
Не против, когда её пижамная рубашка нараспах спадает вниз, обнажая плечи. Не против, когда кончики моих пальцев, пробежавшись по её коже, замирают у тонкой лямки маечки, подцепляя ту и стягивая вниз. Не против, когда я, получая невербальное разрешение, замираю в сантиметре от её губ. Тех самых, что так хотелось вновь попробовать всего несколько часов назад. Но, самое главное, она не против того, что будет дальше…
Роняю Чижову обратно на подушку, ловя ртом вырвавшийся из неё выдох: обжигающий и отключающий самоконтроль. А следом ещё один, едва моя ладонь ложится на её горячее бедро, забираясь под шорты.
Я не планировал.
Приходя сюда вчера ― этого не было в планах, но сдержаться, встречая нулевое сопротивление, выше сил. Выше правильного и неправильного. Оно просто есть. И это что-то ― неконтролируемое, необузданное и не поддающееся логике влечение…
Перебиваемое требовательным стуком в дверь за миллисекунды до того, как наши губы должны соприкоснуться.
– Дочь, ты там?
Твою мать! Какой знакомый голос. У него что, чуйка на такие дела?
Вижу, как зрачки Алисы в панике расширяются.
Не отвечай, малая. Только не отвечай. Пусть решит, что никого нет. Я так хочу закончить то, что мы начали…
– Д-да…
Чёрт!
– Откроешь?
– С-сейчас…
Ну супер. Вообще огонь.
– Попадос, ― тихо усмехаюсь, но позы не меняю. ― Какую отмазку на этот раз придумаем?
– Никакую. Лезь под кровать.
Изумлённо моргаю.
– Не понял.
– Прячься, что непонятного? Ты будешь объяснять: откуда утренний стояк у того, кого вообще здесь не должно быть?
– А то он не знает, как это