Шрифт:
Закладка:
— Без масла, — заявила коротко бабка. — Все обожрались абрикосами — жир может только повредить. А это…
Не надо было никому объяснять, что «это» является единственным лекарством от всех душевных и телесных страданий, что оно опьяняет своим запахом, хрустит на зубах, является самым лучшим блюдом, придуманным старыми бретонками, стоящими над раскаленными сковородками. Анна-Мария, поднося первый блинчик ко рту, с благодарностью посмотрела на бабку и неожиданно поняла все: и каменное молчание Ианна, длившееся вот уже два дня, и заботливые взгляды бабки, хозяйки этого дома, и любопытство, с каким она следила за движениями ее рук, тянувшихся за второй золотистой трубочкой.
Святая Анна Орейская! Ведь это было прощание. Последняя вечеря перед уходом из этого дома. Чтобы навсегда, на всю жизнь, цвет и вкус абрикосов был у нее связан с самым лучшим лакомством, какое кто-либо ел на армориканском побережье: со знаменитыми бретонскими блинчиками Марии-Анны ле Бон.
Все же дед Ианн настоял на своем. Она оставалась на ферме до конца сентября, помогая сначала на сборе слив, груш и яблок, а затем при заготовке сидра, будто оплачивала долг своим близким за то, что в прошлом году бездельничала в Пулигане — «лето красное пропела попрыгунья-стрекоза…». Стрекоза беззаботно порхала со скалы на скалу, из рыбачьего дома на пляж, с дюн на сохнущие голубые сети, оттуда на портовую набережную, радовалась пурпуру парусов и ярким краскам тентов над прилавками, заваленными рыбой, и долеталась до сурового наказания. И у Анны-Марии ни минуты не было для отдыха, для купания в океане, она только и занималась тем, что помогала, помогала, помогала… Полуживая от усталости, девочка влезала внутрь шкафа и сразу же крепко засыпала, без сновидений и грез. Как порядочная бретонская крестьянка. Естественно, «белая».
Она переехала в Геранд, когда наступили октябрьские утренние заморозки и ветер начал перебрасывать через скалы не только пену, но и гирлянды рыжих водорослей. Поскучав несколько дней, Анна-Мария приняла участие в скромной свадьбе Франсуа и Софи вместе с горсткой их знакомых. Дед с бабкой на торжество не прибыли, и родственников представляла Катрин ле Рез с мужем, но в первый же базарный день бабка велела забрать Анну-Марию на несколько часов в Вириак под предлогом примерки новой, длинной юбки и выспросила все: как проходила свадьба, что говорил Франсуа и что собираются делать с ней, вновь обретенной дочерью. Скромный ужин в доме Софи казался бабке непонятным. Она вспоминала, что перед ее свадьбой с Ианном ле Бон пришлось на ближайшем лугу вырыть длинные канавы, середина оставалась нетронутой и должна была служить столом, потом в эти канавы вошло более ста человек с ближайших ферм, и, сидя на траве, за богато заставленным травяным столом, они съели несколько волов и бараньих ножек, поджаренных на вертелах, и выпили несчетное количество бочек сидра и красного вина. Только перед молодыми лежала скатерть и стояла банка с букетом полевых цветов. И только рядом с их мисками находились ножи и ложки, поскольку никому из соседей не пришло бы тогда в голову прибыть на свадьбу без своих приборов, которые служат для того, чтобы вынимать из мисок и резать дары божьи.
Пир длился от утренней мессы до тех пор, пока солнце не утонуло в океане. И только тогда все мужчины сняли свои черные шляпы и постояли минуту в молчании, почтив конец свадебного дня и начало брачной ночи. Сразу же после этого, забрав своих жен и дочерей, которые на этот день надели самые высокие, прекрасно расшитые чепцы, они растворились во мраке, пропали на тропинках между оградами, а те, кто жил подальше, направились к лошадям и уехали в старомодных повозках, двухколесными шарабанами, покачиваясь вперед и назад, вперед и назад, как на качелях, уезжали с пением, с криками, хлопая кнутами. Именно так, а не иначе, начиналась жизнь каждой молодой бретонской пары в конце прошлого века. А сейчас, после большой войны? Бокал шампанского в квартире Софи ле Коз, которая всего лишь несколько дней назад стала мадам ле Бон? Святая Анна Орейская! Этот свадебный прием стоил столько же, сколько вся карьера Франсуа, отщепенца и неблагодарного человека. Но хватит! Хватит! Лучше пусть Анна-Мария скажет, что она будет делать в городе? Должна помогать в магазине? Стоять за прилавком? Учиться вести бухгалтерские книги? И снова только помогать? Как здесь, во время сбора урожая в саду? Неужели она считает, что это занятие стоит того, чтобы бросить ферму и дедов дом, чтобы жить на вершине горы, в тесных стенах, не касаться босыми ногами земли, не есть каждую пятницу — а может, и чаще — горячих золотистых блинчиков? Сестра ее матери, Люси ле Тронк, заменила окошко на почте в Геранде на такое же окошко в предместьях Парижа. Может, она хочет последовать ее примеру? Заменить одно на другое? К тому же выбрать занятие худшее, более пустое и даже унизительное, ибо в Вириаке все делается для себя и оказываешь услугу только своим, а там надо будет прислуживать Софи и ее покупателям. Каждому, кто толкнет дверь, войдет в магазин и потребует овощей, сахара, муки или хлеба. Продавать хлеб? Его можно подавать как милостыню, поделиться им с бедными, но менять эту святыню на республиканские деньги? Спросила ли она совета у сестер? У прабабки? У жены доктора ле Дюк? Нет? Почему?
Анна-Мария сама была в отчаянии. Она не очень хорошо чувствовала себя в бывшей квартире родителей и опять спала беспокойно. Разве жена доктора могла вылечить ее от скуки, одиночества и грусти? И почему именно жена доктора, а не ее муж, врач, известный во всей округе? Старая Мария-Анна все же настаивала на своем. Это необыкновенная женщина, она достойна уважения, и с ней стоит посоветоваться. Может, она найдет какой-нибудь выход для внучки Ианна ле Бон? Ибо о Франсуа и Софи даже говорить нечего…
Таким странным образом, поддавшись уговорам бабки, Анна-Мария снова встретилась с Паскалем ле Дюк, мальчиком, который много лет назад съел ее первый весенний букет. Букет первоцветов.
Дом доктора был очень старый, в нем еще сохранились внутренние деревянные галереи и резные наличники на окнах. Мадам
