Анна-Мария подняла голову и смело посмотрела в налитые кровью глаза Ианна.

— Нет, — сказала она таким же хриплым голосом, как ее прабабка из каштановой рощи. — Я не буду возражать. Нет в мире более прекрасного уголка, чем эта земля. Чем этот океан. Только вот…

— Только вот? — повторила, как эхо, Мария-Анна ле Бон.

— Я не хочу всю жизнь калечить ноги в сабо, лечить обмороженные пальцы собственной мочой, а зимой греть руки мисками супа или горшками на плите. Роща прабабки? Как я могу зацвести в ней каштаном? Это смешные сказки. Правда в другом. Я чужая и здесь, и в Геранде… Но разве моя вина, что для меня нет места нигде? Нигде? Нигде!

Анна-Мария не знала, передал ли кто-то ее слова отцу или сама Софи, рассматривая вместе с Франсуа свидетельство об окончании школы, заметила не соответствующую хорошим оценкам грусть в ее глазах. Она была первой и единственной, кто спросил:

— И что дальше? Собираешься помогать деду с бабкой? На ферме?

— Ох, нет! Нет!

— Я тоже так думаю. Для тяжелой физической работы ты еще слишком мала. Впрочем… Ты немного повидала мир, училась здесь, в Геранде. Почему бы тебе не пожить в городе? Постоянно?

Анна-Мария еще не могла понять, к чему клонит Софи. Ведь это она ее выгнала из этого дома, из стен родного города.

— Не понимаю, — сказала девочка после долгого раздумья. — Жить — где? В монастыре у сестер?

Она заметила, как быстро обменялись взглядами эти одинаково чужие для нее люди. Франсуа вздохнул и провел ладонью по лбу, что у него было признаком большого смущения. Но Софи, подавшись вперед, настаивала:

— Скажи ей. Нечего тянуть. Скажи!

Вот так она узнала, что сейчас, когда прошел положенный год траура, пора подумать о новой мадам ле Бон. Франсуа начал стареть, и нужно, чтобы о нем кто-нибудь заботился, лучше всего женщина здоровая и зрелая, хотя и не слишком перезрелая. Так он сказал. Свадьбу можно сыграть осенью, а пока это не произошло, Софи желает, во избежание сплетен, чтобы дочь, начиная с сентября, жила вместе с отцом. Потом Франсуа переедет вниз к жене, а в его квартире…

— Нет! Нет! — крикнула во второй раз Анна-Мария.

— Почему? — спросила Софи, и ее голос стегнул как бич.

— Я не смогу забыть, что в той комнате мама…

Франсуа поддакнул.

— Какое-то время я сам там поживу, — сказал он, — а ты займешь мою спальню. Потом те двери закроем навсегда или до тех пор, пока ты не выйдешь замуж и не переедешь в свой новый дом.

— А дед с бабкой? Осенью столько работы в саду. Они знают об этом?

Франсуа потер лоб. Он был явно смущен, но Софи торопила:

— Скажи все. Не хочешь? Так скажу я. Твой дед, как всегда, приедет завтра в Геранд на базар. Отец собирается договорить с ним. Объяснить ему, как тебе доставалось от ветра, от мороза, от…

— Нет! — решилась запротестовать Анна-Мария. — Только не так, не это! Я не хочу жаловаться. Ни дед Ианн, ни прабабка никогда мне этого не простят.

И тут случилось неожиданное. Впервые из уст своего отца она услышала древнее заклинание «белых». Франсуа проворчал:

— Святая Анна Орейская! Я сам знаю, как надо с ним говорить.

На следующий день Ианн поехал на базар, вернулся очень поздно, но успел к ужину и, как обычно сразу же после наступления темноты, закрылся в своем шкафу. Анна-Мария ни в это, ни в следующее утро не прыгала в воду со скал, облепленных водорослями. Чуть свет она была уже в саду и вместе с дочерьми Катрин снимала абрикосы, которые следовало доставить в Геранд до конца недели. Нужно было спешить, потому что о том, что они созрели, уже пронюхали белки, и рыжие султаны хвостов обметали ветви, попорченные мордочками фрукты мягко падали в траву, а в воровских лапках оставалась ценная добыча — косточка. Дни были знойные, безветренные, и тишину абрикосового сада ничто не нарушало, кроме шума падающих фруктов и жужжания ос, набрасывающихся на сладкую мякоть. Утром, когда они входили под деревья, на земле лежало столько розово-золотых разбитых шаров, сколько их висело вверху, на ветвях. Осы и рыжие зверьки над головами. Пьяные от сладкого сока осы взлетают от шагов и ползают по ногам. Ианн пришел осмотреть поле битвы и принялся гонять белок, хотя те его совсем не боялись. Зверьки с интересом разглядывали своими черными бусинками бегающее внизу двуногое существо и снова возвращались к своей нелегкой работе: разгрызали твердые скорлупки. Они обходили только те деревья, на которые уже влезли девочки, иногда быстро проскакивали поглубже в сад, как можно дальше от дома. Но, несмотря на ругань Ианна и крики его внучек, ветви продолжали качаться от прыгающих белок: то вверх, то вниз, потом перелет на соседнее дерево, а раздавленные абрикосы продолжали сыпаться дождем на траву.

Анна-Мария собрала уже две корзины и шла к дому, чтобы переложить самые лучшие фрукты в ящики. Вылезая из-под нависших ветвей, неожиданно натолкнулась на деда. Он ее тоже увидел и опустил толстую палку, которой только что целился в дерево. Девочка была уверена, что сейчас палка обрушится на ее плечи, на вспотевшую спину, что… Но Ианн ле Бон смотрел не на нее, а на исцарапанные ноги, на стертые коленки, а потом перевел взгляд на корзины, полные розовых плодов, таких зрелых, что чувствовалось солнце, пульсирующее в их мякоти, распирающей атласную кожуру.

— С самых верхушек? — буркнул дед.

— С макушек деревьев. Наверху всегда висят самые красивые и румяные.

— А падают самые сладкие, самые тяжелые, — сказал он с сожалением. И неожиданно, посмотрев на нее, разозлился. — Как всегда, как всегда! — почти закричал Ианн. — Чего ты ждешь? Иди, ну, иди!

Она вышла из зеленой тени на жару, в солнечный зной, а сзади, с палкой, поднятой как для удара, остался старый Ианн, абрикосовые деревья, белки и осы. Несмотря ни на что, это был рай. Неужели ее вот так из него изгоняют? И навсегда?

В пятницу бабка, хотя было много дел в саду и, кроме того, несколько бочек, наполненных помятыми абрикосами, ждали, когда она до них доберется и превратит в коричневую гущу мармелада, занялась просеиванием муки и долго пекла хрустящие блинчики, которые так обожала Анна-Мария. Все устали от сбора фруктов, да к тому же у всех был понос, ибо трудно было удержаться и не последовать примеру ос, поэтому каждый, спрыгивая с дерева на траву, утолял жажду сладким соком упавших плодов. Мария-Анна ле