— Святая Анна Орейская! — крикнула Анна-Мария удивленной ее рассуждениями Кристин. — Прабабка больше подходит для герба Варшавы! Только полякам могло прийти в голову вооружить лангуста или сирену. Зачем полурыбе может понадобиться меч?

Рыбы не говорят. Ни по-французски, ни по-польски. И только поэтому Варшавская Сирена не отругала ее за дерзость, и не опустила меча, и не попала между глаз, в самую середину лба, своей будущей союзнице.

Возвращение на ферму было нелегким. Весь конец сентября моросил дождь и по изрытым дорожкам лились потоки воды. Анне-Марии приходилось продираться сквозь колючие живые изгороди и перелезать через гранитные стенки, чтобы добраться до далекого сада, в котором росли одни яблоки. Собирать фрукты с высоких деревьев было мучительным делом, и девочке иногда хотелось последовать примеру деда маршальши и упасть с дерева, только бы избавиться от тяжелой работы. Но и в каменном доме ей теперь тоже было скучно, тесно, и даже шкаф перестал быть уютным и теплым местом, особенно потому, что рядом всю ночь похрапывала Мария-Анна ле Бон. То ли она раньше иначе спала, то ли они обе засыпали так быстро, что не мешали друг другу? Ей было плохо в старом саду, плохо среди деревянной резной мебели, плохо без книг и друзей с Хожей. Ее ступни, изнеженные в теннисных туфлях Кристин, не могли смириться с твердыми сабо и опять были в ранах от острых камней и даже ветвей деревьев.

Мария-Анна какое-то время молча наблюдала за внучкой, но потом предупредила: Ианн не потерпит у себя на ферме «красной» заразы. Если город, и что хуже всего — чужой город, так ее околдовал, навел злые чары, нужно идти за советом к монахиням, к «белым» сестрам. Правда, занятия начнутся только через неделю, но чем раньше она поговорит с настоятельницей, признается ей во всех своих прегрешениях, расскажет, как она нарушала обычаи кельтских предков, как изменяла церкви — ведь она привезла две светские книги, которые могут оказаться вредными и безбожными, — тем лучше. Ведь Геранд — это тоже город, не хуже Варшавы и намного древнее.

Анна-Мария пошла «наверх» в первый же день, как только засветило солнце. Дорога была еще скользкой, по ландам гулял ветер, а испарения, поднимающиеся над соляными озерами, отвратительно пахли гниющими водорослями. Она хотела уже было повернуть обратно, но вдруг почувствовала на губах знакомый вкус: это порыв ветра закрутил и швырнул ей в лицо крупинки соли. Девочка протерла слезящиеся глаза, и неожиданно перед ней — как живая — встала белая женщина с ракеткой в руке, задающая тот же вопрос, который она услышала сразу же после того болезненного удара теннисным мячом: «Счастлива ли ты, дитя мое?»

Ведь тогда Анна-Мария ответила утвердительно, хотя и страдала. Так почему же сейчас она отступает под ударами сильного ветра и уколами соленой пыли? Почему не скажет себе, как та старая женщина, что никогда не известно, стоит ли жаловаться, раз упавшая черепица помогла от бессонницы, а падение с лестницы сделало несгибающуюся ногу подвижной? А вдруг этот бешеный ветер исхлещет ее по дороге в Геранд так основательно, что она забудет обо всем, кроме океана, гранита, скал и желтого песка дюн?

Анна-Мария не сразу направилась в монастырь. Она перешла подъемный мост и по лабиринту извилистых улочек дошла до старого замка. Ей хотелось проверить, действительно ли рука рыцаря поднимает вверх тяжелый меч. Она убедилась: пальцы были короткими, толстыми, вероятно, очень сильными, пальцы мужчины. Она дотронулась до них осторожно, с благоговейным восхищением. Fac! — Fac! — повторила девочка слова девиза. — Действуй! — Пальцы не дрогнули, но, когда через какое-то время, пройдя мимо высокого каштана у крепостной стены, Анна-Мария влезла в щель бойницы, она поняла, что заставило ее искать утешения именно здесь, в месте, где заканчивался европейский материк и начинался бесконечный океан.

Именно сюда добрались когда-то кочевники с неведомых равнин, из стран, которые, наверное, трудно было защитить, раз их жителям приходилось странствовать в поисках безопасного убежища и урожайных полей, раз они шли все дальше и дальше, шли, не зная, как далеко простирается твердая земля и сколько еще придется отмечать пройденный путь столбами менгиров, шли, чтобы наконец с этой вершины увидеть край земли и солнце, разбивающее свою рыжую башку о линию горизонта.

Она смотрела перед собой на еще ясное, еще не заляпанное пурпуром заката небо. Впервые ей пришло в голову, что в эту минуту улицы Варшавы и Третий мост уже погружаются в сумерки и что прохожие даже не могут увидеть меч, поднятый для их защиты. Меч длинноволосой. А она, Анна-Мария, стоит в углублении могучих стен, стоит на вершине холма, который защищают рвы, сторожевые вышки и башни, широкий меч рыцаря без страха и упрека, стоит в полной безопасности, овеваемая ветром, в сверкании, бьющем от перламутровых облаков, от белых крыльев чаек, от искрящейся водной глади.

Святая Анна Орейская! Все же прав был дед Ианн! Не может быть более прекрасного уголка на земле, чем это побережье, зеленый материк, спускающийся к воде, и бирюзовая вода, с каждым приливом поднимающаяся на сушу, чем Арморик, который снова лежит у ее ног, обутых в деревянные сабо.

Мария-Анна на вопрос, жива ли какая-нибудь из ее прабабок, подняла на внучку удивленные глаза. Что за любопытство пробудилось вдруг в девочке? И ответила, что да, мать Ианна, она живет у дочки, на ферме за Круазиком, по ту сторону Геранда. Ианн навещает ее сам несколько раз в год. Прабабка мечтала о другой невестке, поэтому отношения с тем домом не такие близкие и не такие уж хорошие. Но прабабка совсем не похожа на здешних женщин. Она всегда была странной, знала травы и умела гадать, но сейчас, когда ей исполнилось восемьдесят лет, с ней трудно договориться. Мать Ианна живет в мире старых кельтских легенд и сказок. Люди называют ее ведьмой.

Круазик лежал с другой стороны холма, и, как объяснил Анне-Марии дед, который не без колебаний согласился взять ее к своей матери, почти до тех скал тянулись разлившиеся соляные озера. Именно в Круазике, а не в Пулигане, грузили на датские и английские суда знаменитую соль из-под Геранда, которая придавала необычный вкус бретонскому маслу, очень долго сохраняющему свежесть и запах моря.

Анна-Мария еще никогда не видела таких причудливо изрезанных скал, как те, что защищали Круазик от напора бурных приливов. Невозможно было оторвать глаз от гранитных