Шрифт:
Закладка:
Однажды М. возвѣстилъ, не обращаясь ни къ кому, одинъ, глядя въ небеса:
– Воля быть извѣстнымъ, сильнымъ въ мірѣ семъ – это вѣянія слѣпого бога; а его вѣянія – всегда путы. Стяжаніе славы – суета суетъ, а суета – всегда отъ создавшаго: она одна изъ пуповинъ и нитей его, коими онъ держитъ всё живое во страхѣ и слѣпотѣ. Оставить слѣдъ на землѣ – это слишкомъ мало и ничтожно; вѣдь и ничтожные порою оставляютъ грязный свой слѣдъ и чертятъ отмѣтины на бытіи.
Возставшихъ и впрямь обуяли страсти, рожденныя несвободою длиною во всю жизнь и рабскимъ существованьемъ, и страсти отнюдь не высокія. «Рабъ, сбросившій цѣпи рабскія, однако, рабомъ и остается. Они грабили дворцы, разрушая ихъ. Жажда мести полонила ихъ души», – такъ думалъ о возставшихъ М. Съ презрѣніемъ немалымъ вспоминалъ онъ происходившее.
Тщетны были его попытки остановить сіе дѣйство, обуздавъ возставшихъ. М. мало-помалу терялъ вѣру въ возможность возвращенія возстанія въ казавшееся ему благороднымъ русло. Не ужасы войны тяготили сердце его, но представлявшійся преступнымъ и низкимъ характеръ возставшихъ. Онъ сознавалъ, что рабье не вымывается изъ раба – хотя бы и возставшаго; напротивъ, возставшій рабъ – рабъ вдвойнѣ; зримой предстала тогда его сущность. М. сознавалъ, что надобны десятки, сотни, тьмы лѣтъ, дабы изжить рабское. Лишь немногіе, слишкомъ немногіе – съ изначальнымъ напечатлѣньемъ иного – суть иные: тѣ, что и въ самомъ дѣлѣ не заслужили рабьей доли; остальные – заслужили. – Такъ представлялось М., всё болѣе и болѣе разочаровывавшемуся не въ успѣхѣ предпріятія, послѣ смерти Акая ввѣреннаго ему судьбою, но въ самомъ предпріятіи, которое всё болѣе и болѣе становилось въ его глазахъ по ту сторону того, что онъ почиталъ за добродѣтель.
Однажды къ войску возставшихъ пришли жители окрестныхъ селеній, желая присоединиться къ возставшимъ. Старшій изъ нихъ обратился къ М.:
– О величайшій изъ юношей, пришли мы изъ ближайшихъ деревень, дозволь намъ присоединиться къ всепобѣдному твоему войску. Гладомъ есмы, силушекъ нашихъ нѣтъ терпѣть поборы нескончаемые, прими насъ, Спаситель!
– Льстецы! Прочь, тѣни! – такъ отвѣтилъ М. и удалился въ шатеръ.
Въ иной разъ онъ поймалъ одного изъ возставшихъ – нежданно и для себя, и для пойманнаго – и вопросилъ его:
– Ты – и тебѣ подобные – поступаете недостойно. Отчего?
– Научи, вождь, какъ поступать достойно.
– Горѣ имѣй сердце свое! – отвѣтствовалъ М.
– Зачѣмъ, о царь?
Въ этомъ «Зачѣмъ?» крылась вся сущность человѣческая. Великое презрѣніе снова скривило М., и онъ не находилъ себѣ мѣста, ибо невыносимымъ предсталъ для него тотъ мигъ. Наконецъ, онъ отвѣтилъ, обращаясь ко всѣмъ, кто былъ рядомъ:
– Власть по праву разумѣетъ васъ подлыми. Неужели не желаете стать иными: свободными?
– Мы возстали. Развѣ мы не свободны теперича?
– О нѣтъ, вовсе вы не свободны, вы, во тьмѣ лежащіе, въ погребной ямѣ сущіе, ибо и сами – тьма и выгребная яма. Свобода не вѣдаетъ дѣяній подлыхъ, рожденныхъ нищетою, о нерожденные.
– Для дѣяній иныхъ иное житье-бытье надобно, и развѣ не для обрѣтенія его мы и возстали?
– Вы, а не я, о тѣни и призраки, спрятанные отъ самихъ себя не только обычаями и вѣрованіями, но и всѣмъ чѣмъ только можно, бѣгущіе Свободы, ибо возстаніе еще не Свобода; поистинѣ: вы слабы безмѣрно, чтобы обрѣсть Её въ сердцѣ; ради покоя и ухода отъ бремени отвѣтственности, продали вы Её за чечевичную похлебку Себи! Вы, а не я, о сыны мига, обмѣнявшіе Вѣчность на мигъ! Вы, подлые, низкіе, слѣпые: къ вящей радости создавшаго. Блаженны браннолюбивые, съ благословеніемъ дерзости на челѣ, съ нескромностью какъ своею добродѣтелью, но только тѣ, что еще продали міръ, что еще отложили о немъ всякое попеченіе, сгибли для міра! Таковые не бѣгутъ міра: міръ бѣжитъ ихъ. Таковые суть Смерть въ жизни и Жизнь въ смерти и снѣ: именемъ жизнь и именемъ явь. Свобода обручена со своими стезями, но гдѣ стези ваши? Какъ можете называться людьми, ежели не бились противъ природы, не преодолѣли заданное, не родили свое Я и не обрѣли опоры въ немъ? Вы и знать не знаете, что есть Я. Потому не обрѣли вы свои стези. Человѣкъ начинается въ Я, а прежде зачинается имъ: въ Я, распрощавшемся навѣки со всѣми Мы. Обрѣтеніе Я – не только трудъ, но и даръ; уже поэтому оно – роскошь. О, лучше бы вы любили ненавидящихъ васъ и благословляли проклинающихъ васъ: ибо это еще самое большее, на что способны перстные!
– Не говори такъ, вождь. Безъ тебя мы снова вернемся въ стойла и будемъ закованы въ цѣпи.
– Вы и со мною, какъ я погляжу, въ стойлахъ и въ цѣпяхъ, о затерянные. Рабами родились и рабами помрете. Безумные, васъ не вырвать изъ объятій низости. Я, лишь я съ каждымъ мигомъ всё свободнѣе. Ибо вы – песокъ морской, а я – жемчужина. И я учу о томъ, какъ стать жемчужиною, но вы не только слѣпы, но еще и глухи. Надъ нами реялъ стягъ незримый – наивысшій изъ когда-либо вздымавшихся на сей землѣ. Но вашими усиліями покрытъ навѣки онъ позоромъ; я отнынѣ не желаю его нести. Вы, быть можетъ, слегка начали перенимать отъ меня: мое мужество, мою отвагу, умѣнье мастерски владѣть оружіемъ: но вы не переняли отъ меня: духъ. Я говорилъ, что вы станете столь же достойны, какъ я, когда обрѣтете Я. Но у васъ нѣтъ дверей для духа, врата сердца вашего запечатаны. Что близъ меня вы, что далече – всё одно: бездна безднъ межъ насъ. Я призывалъ узрѣть васъ во мнѣ, но вы отъ вѣка слѣпы, о пасынки Судьбы.
Отвернувшись отъ нихъ, не могучи болѣе взирать на нихъ, М. про себя подумалъ: «…ибо перенять духъ нельзя. О, какъ они низки. Невыносимо. Какую кость не брось – беззубые всё грызутъ».
– Что есть духъ? – вопрошала толпа. – Если это можно потрогать, или же оно даетъ прибыль, или же само есть прибыль…
– Духъ есть нить, единственно и дозволяющая не заблудиться въ Лабиринтѣ зла, незнанія и тьмы, ибо даетъ познаніе истины. Духъ – это не жизнь, которая есть лишь скитанія по Лабиринту, безпрокія и безцѣльныя, ибо онъ есть то, вокругъ чего жизнь должна вертѣться: она должна вертѣться не вокругъ самой себя. У васъ же, однодневки, она вертится вкругъ чего угодно, но не духа, но болѣе
