Шрифт:
Закладка:
– Для всех, да не для всех. При монастыре же не светская школа, а церковная. Запрета на такие школы нет, а вот продолжать светское образование в Наукограде уже не сможешь, уровни другие. Были бы у нас кто родные в городе, можно было бы пристроить мальчишку в обычную школу, – он покосился на меня.
– В семинарию или духовную академию можно, – встрял Митрий.
– Можно то можно, только так кто ж там на астрофизиков или врачей учит?
Митрий набычился.
– Ну, и я о том, – вздохнул Герасим. – Одна маета с этой школой, лучше бы мне пособлял, а читать книжки и так можно, – он тяжело поднялся и заковылял к сараю, остановился и обернулся к нам:
– Ладно, заболталися. Митря, хорош за столом прохлаждаться. Давай всё по местам. Да и ты, Олег, Митре пособи, а я лошадь посмотрю. Завтра в дорогу.
Я с удивлением смотрел, как сердитый Митрий гремел посудой, собирая её. Впервые за все время, пока мы жили вместе, я видел его недовольным. "Видимо, это их застаревший конфликт, – решил я, – наверное, я уже стал совсем своим. Вряд ли бы они стали спорить при постороннем. Бедный мальчик! Ему бы и, правда, в обычную школу. Ну чему тут монастырские могут обучить, если сами за молитвами своими света белого не видят? Какая судьба его ждёт? – мне было искренне жаль Митрия. – Надо будет поговорить со своими, пристроить бы его куда, чтобы школа рядом. Уверен, что он наверстает, если, конечно, уже не поздно. Хотя почему поздно-то в пятый класс парнишка только пойдёт! Эх, жаль, связи нет у меня, позвонить не могу».
***
На другой день мы затащили в сарай стол, который едва втиснулся боком, и весь инструмент. Герасим навесил на дверь огромный замок, который только стягивал металлические дужки, чтобы двери не распахивались, сам замок на ключ не запер. На мой удивлённый взгляд, ответил:
– Кому тут воровать-то? А зимой может смёрзнуться, и не откроешь, когда надо.
Митрий уже вывел лошадь за ворота и ждал нас. Мы с Герасимом затворили тяжёлые ворота обновлённого забора, и Герасим засунул в большие кольца их длинный сук, гладкий с одной стороны и «рогатый» с другой. «Рога» сука упёрлись в дужки, намертво их сцепив.
Я запрыгнул в телегу, Герасим неловко забрался на облучок и взял у сына, который стоял рядом, вожжи, по-отечески погладил его по голове. Мальчик улыбнулся и весело забрался ко мне в телегу.
– Ну, милая, трогай!
Лошадь переступила с ноги на ногу, телега дрогнула и легко покатилась по травяной дорожке.
Мы подъехали к обсерватории, когда солнце едва перевалило за зенит.
– Тпру!!! – Герасим натянул вожжи, и лошадь покорно остановилась, встряхивая гривой.
Он обернулся к нам:
– Ну что? Тут что ли побудете?
– Я лучше тут, – привстав на локте, ответил я и продолжил жевать травинку. Очень уж не хотелось встречаться вредным дедом Анисимом.
– Ну, лады, – сказал Герасим, слезая с телеги. – Митря, лошадь напои.
Митрий спрыгнул и, достав откуда-то из-под сена ведро, побежал за водой.
Я лежал на душистом сене. И смотрел в небо.
Скоро осень. Как быстро летит время. Как медленно оно тащится. Мне казалось, что я с Герасимом и Митрием живу уже сто лет, и что никакой я не астрофизик, никакой не городской житель, и что не было у меня ни жены, ни прежней работы. Да и не надо ничего, только вот это небо, душистое сено, да тишину, от которой звенит в ушах.
Рядом возился Митрий, вернувшийся с полным ведром. Лошадь, пофыркивая и причмокивая губами, пила. Хорошо.
Подошёл Герасим. Я сел:
– Вы что так быстро?
– Не пустили к отцу Окимию, – он горестно покачал головой.
– Как это не пустили? Почему?
– Болен, говорят, сегодня никого не принимает.
– Болен? А что с ним такое? Чем болен-то? – обеспокоено затарахтел Митрий.
Герасим пожал плечами:
– Да чай не молодой. Мало ли на старости лет болячек повылазит.
Я не мог представить себе отца Окимия больным. Я, конечно, знал, что ему идёт восьмой десяток, но вообразить рослого осанистого спокойно-уверенного в себе человека с прищуренным умным взглядом, больным и немощным никак не мог.
– Может чем помочь надо? – спросил я, слезая с телеги.
– Чем ты поможешь-то? Доктор у него. Он знает, что нужно. Секретарь сказала, чтобы мы пока отдыхали, распоряжения от него потом поступят, – ответил Герасим.
– Ладно. Я тогда домой? – спросил я и удивился, как спокойно и уверенно произнёс это «домой», как будто и, правда, у меня тут был дом.
Герасим кивнул, а потом повернулся и сказал:
– А хочешь, к нам поедем? Чего тебе одному-то? Места всем хватит, да и с печкой я помню, Митря говорил у тебя проблемы, – ухмыльнулся он в бороду.
– А ведь и правда! Айда к нам жить! – подскочил Митрий, – Я давно позвать хотел, да боялся, отец заругает.
– А чего заругает-то? Хорошему человеку завсегда рады.
От этих слов такая радость распёрла мою грудь, будто я получил высшую ступень социального уровня. Да что там уровня! Помнится тогда, предвкушая это событие, и будучи в нём уверенным, что-то я не замечал за собой такой радости. Но все-таки смущённо сказал:
– Да я бы с радостью, но не стесню? Вон Митрий в школу скоро пойдёт, ему надо место тихое, чтобы учится, да и у вас работа тяжёлая, отдохнуть надо. А тут я кручусь.
– Так я же осенью к тётке Глаше перееду. У неё буду жить, когда в школе-то! Не наездишься туда-сюда каждый день.
– Дом у нас большой, – сказал Герасим, поправляя уздечку, – места всем хватит, и для тебя комнатка найдётся.
– Вот спасибо, – обрадовался я. – Я с радостью. Тем более нам и дальше вместе работать надо будет, как я думаю.
– Ну, вот и ладно.
Уже вечером, когда мы помылись в бане, и чистые, довольные ужинали, у Герасима звякнул браслет. Мы с Митрием притихли. Герасим тяжело встал из-за стола и отошёл в другой конец комнаты к комоду, о чем-то тихо переговариваясь. Разговор продолжался недолго, и Герасим вернулся к нам.
Мы молча смотрели на него.
Герасим, кряхтя, сел на лавку и принялся за еду.
Митрий поглядывал на него, но ни о чем не спрашивал, тоже продолжил прерванный ужин.
– Ну что? – нетерпеливо сказал я. – Как здоровье отца Окимия? Это он звонил? Ему лучше?
Герасим кивнул. Я разозлился. Ну и чего молчит-то! Как будто то, что ему сказал отец Окимий, меня не касается. «Ну и хрен с тобой», – сердито подумал я и вылез из-за стола.
– Спасибо за ужин, – сказал я и пошёл в свою комнату.
