Шрифт:
Закладка:
Я смотрю мимо него на планшет и стараюсь не думать о том, как он продолжает стоять на месте и не отпускает меня, не дает покинуть эту комнату и вернуться в невыносимый зной. Вместо этого я пытаюсь сосредоточиться на словах, которые могу разглядеть. Характерные патологии: декстрокардия (несущественно). Стимуляторы: не обнаружено. Седативные препараты: не обнаружено. Химические соединения: обнаружено, требуется дополнительный анализ.
– Марго?
Я делаю глубокий вдох, заставляю себя перевести взгляд на Коннорса. Да, с бабушкой что-то неладно. Что-то неладно со всей моей семьей. Но что бы они ни скрывали, это моя тайна.
– Спросите ее сами, – говорю я. – Если считаете, что она как-то с этим связана, то…
– Мы уже спрашивали, – перебивает Коннорс. Он теряет терпение и не скрывает этого. – Пытались сегодня утром. Пытались все эти годы, с тех пор как пропала Кэтрин. Тогда у нас даже ордер был. Мы весь дом перевернули вверх дном – потому я и знаю, что ни один ордер не покажет мне того, чего не хочет показывать Вера. Мне нужна ты. Только с твоей помощью у меня есть шанс что-то выяснить. И я тоже тебе нужен, – добавляет он, когда понимает, что я не отвечу. – Незаконное проникновение в полицейский участок? За такие вещи можно загреметь в колонию для несовершеннолетних. Но мы можем закрыть на это глаза. Я же говорю, я все понимаю: ты хотела узнать правду. Я тоже хочу.
Секунду мы просто смотрим друг на друга. Я знаю, что он прав. Но я не стану ему помогать. «Мы с тобой одни на всем свете», – всегда говорила мама. Ее здесь нет, но есть бабушка. И тайны, которые она хранит, предназначены не для него, а для меня.
– Не могу, – говорю я. – Хотела бы, меня ведь интересует то же, что и вас. Но не могу.
– Видимо, недостаточно сильно интересует.
Я заливаюсь краской от жгучего стыда, в животе начинает ворочаться чувство вины. Но это не заставит меня передумать.
Мы выходим. Коннорс идет впереди меня, дверь придерживает с мрачным, разочарованным лицом. Ничего. Главное, что все закончилось. Мне больше не нужно на нее смотреть. Осталось только воспоминание о ее вытекших глазах. О металлическом блеске ящика, в котором она лежит. «Матери и дочери», – шепчет в ушах ее голос. Матери, дочери и я.
Шестнадцать
Коннорс больше не пытается задавать вопросы. Он предлагает остаться в участке и подождать, пока он позвонит моей матери. Но я отказываюсь. Я прошу отвезти меня в Фэрхейвен.
Он ведет меня к патрульной машине, с явной неохотой сажает на переднее сиденье. Я чувствую себя странно, как будто плавлюсь. Когда мы проезжаем опаленную землю – свидетельство вчерашнего пожара, – мне хочется отвернуться, но я не могу даже моргнуть. Чем ближе мы подъезжаем к Фэрхейвену, тем ближе Кэтрин подбирается к поверхности. Тем настойчивее дергает засов на двери, за которой я ее заперла. Когда мы сворачиваем к дому, я едва сдерживаю рвоту.
– Спроси ее, – говорит Коннорс, когда машина останавливается перед домом. – Ты единственная, кому она согласится рассказать.
– Угу, – бросаю я, уже выбираясь из машины, и мы оба понимаем, что ему ничего не светит. У меня полно вопросов к бабушке, но ответами я делиться не собираюсь.
Я дожидаюсь, когда машина скроется из виду, чтобы убедиться, что Коннорс правда уехал, и только потом захожу в дом. Дверь не заперта, в холле темно и прохладно. Здесь сохранять спокойствие сложнее. Здесь выросли моя мама и ее сестра. Каждая комната, каждый вдох когда-то принадлежали им. Близняшкам.
У бабушки должна быть причина скрывать от меня правду. Пожалуйста, пусть у нее будет причина.
– Бабушка? – зову я. Голос сиплый, низкий. Как будто отяжелел от боли, хотя я изо всех сил стараюсь не подавать виду, что что-то не так. – Ты дома?
– Наверху, – доносится со второго этажа.
Я иду на голос. Шаг, еще шаг, рука скользит по перилам. Это происходит наяву, я точно знаю, что не сплю, но меня не оставляет ощущение нереальности. Может быть, я все еще в морге и передо мной лежит девушка с черными вытекшими глазами?
На лестничной площадке никого нет.
– Я иду искать! – кричу я и слышу, как бабушка смеется.
– Я здесь.
Она в одной из комнат в правом крыле, в противоположном от моей комнаты конце коридора. Я подхожу к открытой двери. Сердце рвется из груди, дыхание сбивается. На пороге я медлю. Нужно успокоиться. Если держаться слишком напористо, от нее ничего не добьешься.
С порога видно только угол бабушкиной комнаты, но примерно так я ее и представляла. Кровать с высоким матрасом, аккуратно застеленная покрывалом в цветочек, комод у стены.
– Я войду? – спрашиваю я и тихонько стучу о дверной косяк. Думаю, она это оценит.
– Конечно.
Бабушка сидит у туалетного столика у дальней стены и аккуратно заклеивает пластырем мозоль на ладони. Секунду я молчу. Просто смотрю на нее, на ее невозмутимое лицо в зеркале. Она знает про близняшек. Про девушку. Прямо сейчас она прекрасно осознает, что утаивает от меня эти вещи, и ее это не тревожит. Ни вины, ни- чего.
– Хорошо погуляли с Терезой? – спрашивает она, не отрываясь от своего занятия. Она прекрасно умеет притворяться, но она недовольна тем, что я уехала от Миллеров без нее. – Ты быстро вернулась.
Я прохожу в комнату. Половицы скрипят под ногами.
– Я кое-что узнала.
Бабушка ловит мой взгляд в отражении.
– Как вести себя на людях?
– Нет.
Она разворачивается ко мне, придерживая одну руку другой.
– И?
Смотреть на нее больно, но я запрещаю себе отводить взгляд. Ее лицо, лицо ее дочерей. Сколько женщин бывало в этой комнате? О существовании скольких из них она умолчала?
– Я слушаю, Марго, – говорит она, когда пауза затягивается. – Туманные намеки оставь другим. Говори, что хотела.
Во мне поднимается горячая волна злости. Я сдерживалась с тех пор, как покинула участок. Часть этой злости направлена на маму, но ее здесь нет. Зато есть бабушка.
– Их было двое, – говорю я и делаю еще несколько шагов вперед, так что бабушке приходится поднять на меня глаза. – Мама и Кэтрин. Близняшки. – Я могла бы сказать гораздо больше. Та девушка могла быть моей двоюродной сестрой, а ты лгала мне, лгала снова и снова. Да, на какое-то время мне полегчает, но это ни к чему не
