Шрифт:
Закладка:
— Разве так жене должно встречать мужа?
Голос его звучал насмешливо, но вовсе не зло. Это смутило ее и еще больше сбило с толка. Она хотела бы заплакать, забиться в рыданиях, но память лишила ее и этого выхода: разве мыслимо подобное, разве так ее воспитывали?
Она позволила себе лишь вздохнуть глубже обычного, внутренне сжалась, собираясь с духом, потом повернулась лицом к мужчине и, не поднимая глаз, начала опускаться на колени, удерживая перед собой руки. Выученная улыбка будто сама собой приросла к губам.
— Мой господин, я…
Он удержал ее, ухватив за плечи.
— Не смей! — вот сейчас она услышала в его голосе тщательно сдерживаемую ярость. — Не прячься от меня за показной покорностью, — он выдохнул, разжал руки и увеличил расстояние между ними.
— Сыграй для меня, Мэймэй, — приказал он уже спокойно. А может, попросил. Просьбы его всегда так мало отличались от приказов.
Память снова сыграла с ней злую шутку, подбросив смущающие воспоминания, щеки вспыхнули румянцем, она поклонилась — любой другой ответ лишь снова разозлил бы его — и направилась к гуциню. Не к тому, на котором играл он сам, к другому, облюбованному ей раньше.
Девушка села за инструмент, погладила его шелковые струны. Она знала, что тот, чьего внимания она хотела бы избежать, следит за каждым ее движением. И что не потерпит притворства.
Она прикрыла глаза, прислушиваясь к себе. Пальцы сами нашли нужные струны, и воздух Павильона Розовой яшмы наполнился новой мелодией.
Она рассказывала об иве, выросшей на вершине холма. О том, как прекрасны ее тонкие листья, которыми играет молодой ветер. Как гибки ее ветви, как тянется она к небу, и солнечный свет бежит по жилкам, наполняя ее радостью. Музыка становилась все тревожней и теперь напевала о драконах, двух небесных владыках, решивших помериться силой. Они ныряли в облаках, сильные, ловкие. От их борьбы поднимается буря, заставляя несчастное деревце клониться то в одну сторону, то в другую. Облетают листья, ломаются ветви, и вместо радости — лишь тревога и страх.
Она играла — и растворялась в мелодии, проживала каждую ноту, ощущала в себе дрожь каждой из струн так, будто они были натянуты внутри ее собственного тела.
И когда в рисунок мелодии, деликатно дополняя его, начал вплетаться еще один, даже замерла от удивления, вслушиваясь в новую песню. Напевы второго циня становились все громче и настойчивей.
Ей чудилась в них назревающая гроза, набухающие яростью тучи, злые порывы ветра и хлесткие тяжелые плети дождя.
Вода казалась ледяной и имела горько-вяжущий вкус. Она обрушивалась с неба, прибивала к земле, заставляла коченеть от холода. Но при этом смывала всю грязь и пыль — и текла дальше в ручьи и реки неукротимым потоком жизни.
«Что толку жалеть о прошлом, благословенная? Что сделано, то сделано…» — напевала мелодия.
И пальцы девушки снова принялись перебирать струны циня, вступая с тем, вторым, в своеобразный диалог.
«Но как не жалеть, если сама не достойна жизни?» — струны звучали напряженно, нервно, почти отчаянно.
' Ты не смогла сделать выбор', — донесся до ее слуха слегка отстраненный напев, не обвиняющий, лишь указывающий.
— Я ни для кого не хотела худого, — тихо возразил ее цинь…
— И в результате виновна и перед западом, и перед востоком, — вел свою линию второй.
Руки ее задрожали, пальцы соскочили со струн — госпожа И не выдержала и спрятала лицо в ладонях, пытаясь совладать с собой. И замерла, почти окаменела, когда тяжелые прохладные руки опустились ей на плечи.
— Когда воды Великой реки становятся красными, приходится выбрать один из берегов. Я тоже ощущаю вину, Мэймэй: я не сделал ничего, чтобы помочь тебе определиться. Собирать разлитую воду бессмысленно, — он усмехнулся, должно быть, вспомнив ее сравнение, — но дай мне клятву, что в следующий раз, когда встанешь перед выбором, ты сделаешь его и не будешь жалеть о нем, каким бы он ни был.
Мужские пальцы слегка сжали ее плечи, и она все-таки подняла на него глаза, чтобы встретить тяжелый требовательный взгляд.
— Клянусь, ваше ве…
— Не так! — с раздражением прервал он ее, не дав даже поклониться.
— Я сделаю, как хочет того мой муж.
Простые слова давались с трудом. Говорить, смотря ему в глаза, было еще сложнее, и она так и не смогла заставить себя произнести еще раз его имя.
— Хорошо, — кивнул он, хотя и был не совсем доволен. — Тогда прими мой прощальный дар, гуйфэй.
Это обращение он произнес насмешливо и слегка печально, заставив что-то внутри вздрогнуть и заныть болезненно и тревожно. А потом взял ее за руку и вложил в ладонь что-то твердое и тяжелое. Она даже не сразу поняла, что это и несколько ударов сердца разглядывала в изумлении узорчатую золотую табличку с иероглифом «Жизнь» посередине.
— Но ты же сказал… — непонимающе начала она.
— Я сказал, что пришел попрощаться. И не говорил, что ухожу именно я, — тонко улыбнулся он. — Ты хотела спокойной жизни, я, наконец, могу тебе ее дать.
— А ты?
— Для меня время мира еще не пришло. — Он мягко, почти целомудренно коснулся губами ее лба, помедлил немного и отступил. — Взови к Владыке и не забудь о том, что ты мне обещала.
Они молча смотрели друг на друга, долго, должно быть, целую вечность.
«Ну что ты замерла, глупая, — ругала она себя. — Почему теперь, когда в твоих руках самый лучший из выходов, тебе так хочется остаться?»
Но оставшись, не пожалеет ли она о том, что упустила? Не обидит ли его своим отказом? Она вздохнула поглубже, сжала пальцы и, прикрыв глаза, произнесла негромко, но твердо: «Прошу Повелителя Ада открыть мне одну из дорог Желтого Источника!».
В лицо ей дунул свежий ветер, а табличку в ее руке разделила пополам светящаяся трещина. Госпожа И зажмурилась и разломила по ней тонкий золотой слиток, словно печенье с предсказанием.
Табличка истаяла сиющим дымом, тот заклубился-закрутился в тонкий золотой вихрь и внезапно втянулся в ладонь госпожи, обжигая и покалывая кожу. Она закусила губу, чтобы сдержать крик — и через мгновение-другое все прекратилось. Лишь на руке проступил яркий, мерцающий желтым пламенем иероглиф.
К Вратам Жизни они шли вдвоем. Молча. Все нужное между ними
