— Благодарю за музыку, Гэн-лан, она доставила мне истинное удовольствие, — поклонилась она, скрывая неловкость.

— О чем она рассказала вам, госпожа? — спросил мужчина с благожелательным интересом. Она предпочитала думать именно так, хотя на его строгом лице это выражение было почти неотличимым от сдержанной иронии.

— О том, что не стоит жалеть о разлитой воде, — ответила она, немного подумав, — остается лишь смириться и идти дальше.

— Воистину, одним словом вы раскрыли суть дела, госпожа, — его губы едва обозначили улыбку, а рука сделала плавный приглашающий жест.

И только тогда девушка смогла как следует осмотреться. И увиденное слегка удивило ее.

Они прошли к единственным здесь местам для гостей и расположились на небольших удобных скамьях друг напротив друга. Взгляд ее остановился на обманчиво простых вазах, стоящих на каждом из столиков, и на коричневых веточках сливы мэйхуа, усыпанных нежными темно-розовыми цветами.

Вместо вина и угощений на столиках она заметила несколько листов белоснежной бумаги. Тут же стояли тушечница и подставка для кистей.

Надо было что-то сказать.

— Прекрасный выбор, — отметила она, разглядывая тонкие ветки и хрупкие лепестки.

— Меня мало интересуют цветы, — неожиданно произнес господин Гэн и девушка от удивления подняла на него глаза. — Я отдаю должное их красоте, но она не трогает меня. Их пышность назойлива, а сладкий аромат навязчив. Вся прелесть их выставлена наружу, в них нет никакой загадки. И лишь один цветок неизменно вызывает мое восхищение. Мэйхуа. — Острый взгляд черных, будто угли, глаз едва не заставил ее вздрогнуть.

И когда взор мужчины снова обратился к стоящим в вазе цветам, она испытала облегчение.

— Цветам зимней сливы свойственна скромность, достоинство… — холеные длинные пальцы едва коснулись полупрозрачных лепестков, и ей некстати вспомнилось, как эти же руки безжалостно разили врагов мечом, — и редкая стойкость. Нежнее розовой яшмы, они бросают вызов снегу, зиме, самой смерти. И смеют цвести, когда остальные цветы даже не помышляют о том.

Когда земля в трауре и надежда мертва, лишь аромат мэйхуа напоминает о том, что весна возможна.

Вы согласны, госпожа?

Проницательные глаза снова изучали ее. Спокойно, не скрываясь. А внутри нее все переворачивалось. И какая-то струна, натянутая до предела, звенела, дребезжа и рискуя сорваться: «Не слушай, беги, беги…» Но девушка лишь сильнее расправила плечи и встретила его взгляд с легкой улыбкой.

— Зачем вы пригласили меня сюда, Гэн-лан? Не думаю, что дело только в цветах и музыке.

— Вы снова правы, госпожа, — это обращение резануло слух. Она в очередной раз отметила, что после того самого сна он ни разу не назвал ее «барышней». — Я хотел попрощаться.

«Попрощаться?» Ах, да, конечно, ведь у него есть ключ, отпирающий Врата Жизни. Разумеется, он решил уйти. При мыслях об этом она ощутила немалое облегчение и… тоску?

— Вы покидаете нас? — спросила она, стараясь чтобы голос ее звучал спокойно и вежливо.

Мужчина не ответил, лишь уголки его губ слегка приподнялись.

— Не будем сейчас об этом. Воздадим должное текущему моменту.

Он взял из подставки кисть, окунул ее в тушь, на мгновение прикрыл глаза — и неспешными уверенными движениями начертал иероглифы «мэйхуа» на лежащем перед ним листе. Потом посмотрел на девушку вопросительно и приглашающе.

Она кивнула и сосредоточилась на цветах, пытаясь вобрать в себя ломаные линии веток, нежность цветка и тычинок, легкий деликатный аромат, потом выбрала кисть, тоже прикрыла глаза, мысленно представляя каждую из предстоящих черт, и лишь после этого прикоснулась кистью к бумаге. Вот так.

Теперь предстояло изобразить ветвь зимней сливы и посвятить ей несколько строк.

Девушка снова взялась за кисть, стараясь унять нарастающее в груди волнение. Ей это удалось — рисунок вышел вполне сносный, хотя и был бесконечно далек от совершенства. Должно быть, она увлеклась, составляя стихотворение и записывая его, и потеряла счет времени. Потому что когда закончила и подняла глаза, господин Гэн уже давно отложил кисть и внимательно за ней наблюдал.

— Я готова, — кивнула она. — Но вы опередили меня, Гэн-лан, вам первому и показывать.

Он молча протянул ей несколько листов. Начертания иероглифов она уже видела, но отметила про себя точность и некоторую сухость его почерка.

«Воспеваю мэйхуа» — значилось на следующем листе. Хорошее начало для стихотворения. Вот только стихотворения никакого не было. А на листе вместо ветви сливы она нашла лаконичный, всего в несколько штрихов, рисунок девушки, склонившейся над столиком с принадлежностями для письма.

Внутренний голос даже не кричал — уже захлебывался страхом и тревогой… Голова шла кругом, мысли мельтешили, словно стайка надоедливых жоу-чжи.

В испуге она вскочила на ноги и едва не перевернула столик. Выплеснулась на бумагу черная тушь и расплылась по ней бесформенным пятном.

— Что это? Зачем?

Она сжимала виски ладонями и пыталась хоть как-то собрать воедино свои мысли и не вспоминать. Нет и нет. Ей почти удалось, но он помешал — оказался рядом с ней и заглянул в глаза, приподняв пальцами ее подбородок. Непозволительный, неподобающий жест, которому она не нашла в себе сил противиться.

— Я возвращаю тебе твое имя, Цзя Мэйхуа, так же, как ты вернула мне мое.

— О чем вы? Я… не помню… — держась за осколки спасительной лжи лепетала она. Ласковость в его голосе пугала ее неизмеримо больше холодной сдержанности.

— О нет, ты помнишь… — улыбнулся он и провел пальцем по ее щеке. Глаза его сейчас казались подобны Тьме, что окружала дворец Владыки, — помнишь… Чье имя ты кричала, когда демоны скинули нас с обрыва? Кого звала, благословенная?

Не дыша она смотрела в затягивающую, пугающую черноту, словно снова падала в пропасть. Собственный крик звенел в ушах, вспоминался так явно. Да, она помнит. Как ни прячь, как ни скрывай от себя правду, она все равно настигнет рано или поздно.

Память пробила брешь в так тщательно возводимой ей стене и потекла в ее сознание тонким ручейком…

«Требовательные руки, жадные губы, облака и дождь…»

Ладонь ее сама потянулась к нему, пальцы, подрагивая, несмело коснулись его лица.

— Ян… Байлун?.. — произнесла тихо, не до конца веря.

Мужская рука легла поверх ее руки, заставляя прижаться к его щеке всей ладонью.

Два удара сердца она была почти счастлива, а потом воспоминания хлынули водопадом, оглушили, едва не лишили опоры под ногами. Она вцепилась в стоящего напротив мужчину, чтобы не рухнуть на пол — и он поддержал ее, не задавая лишних вопросов. Еле придя в себя, она вскрикнула и отшатнулась от него, скрывая лицо за широкими рукавами. Память — мучитель, если бы она могла