Шрифт:
Закладка:
За два десятилетия после Второй мировой войны ситуация начала понемногу изменяться. Заметный экономический рост сказался на благополучии всех слоев общества; чувство национального единства требовало покончить с пренебрежением цветными; идеологическое соперничество холодной войны побуждало к дополнительным усилиям в этом отношении (постоянные напоминания советской пропаганды о торжестве расизма в США вызывали досаду). В этих условиях движение за гражданские права выступило воплощением непреодолимой силы социальных перемен.
Однако постепенное расширение рамок общественного договора и включение в него чернокожих работников принесло неожиданную выгоду тем плутократам, которые были недовольны Америкой как квази-скандинавской страной, где их власти угрожали две остальные группы интересов – работники и государство. Они использовали Республиканскую партию как инструмент для продвижения собственной программы, стремясь лишить работников трудовых гарантий и снизить налоги на богатых. Эту программу реализовывали такие политики, как Барри Голдуотер и Ричард Никсон, а затем их знамя «южной стратегии» подхватил Рональд Рейган; цель состояла в том, чтобы сделать Республиканскую партию доминирующей в бывших штатах Конфедерации, привлекая белых избирателей откровенно (или подспудно) расистскими лозунгами.
Такая стратегия не сулила успеха в Дании, расово и культурно однородной стране. Но в Соединенных Штатах Америки пролетариат делился по расовому признаку – на белых, чернокожих и смуглокожих. Как говорили древние римляне, divide et impera – «разделяй и властвуй». В «Сумме нации» Хизер Макги пишет:
«За двухсотлетнюю историю американского промышленного труда не было инструмента лучше против коллективных переговоров, чем способность работодателей делить работников по полу, расе или происхождению, разжигая подозрительность и конкуренцию между группами. Все просто: если ваш начальник может нанять кого-то подешевле или угрожает это сделать, у вас меньше рычагов для торга. В девятнадцатом столетии стремление работодателей платить чернокожим работникам толику заработной платы белых заставляла последних воспринимать свободных чернокожих как угрозу своему существованию. В начале двадцатого столетия в эту конкурентную динамику влились новые иммигранты, и результат оказался нулевым: боссы получали больше прибыли; одна группа обрела новую работу с худшими условиями, а другая осталась ни с чем. В годы войны мужчины протестовали против трудоустройства женщин. Конкуренция между демографическими группами была определяющей характеристикой американского рынка труда, но эта стратификация неизменно сулила выгоду работодателю».
Эту потенциальную уязвимость солидарности американского рабочего класса хорошо понимали ранние профсоюзные организаторы – скажем, «Рыцари труда», первая массовая профсоюзная организация в Соединенных Штатах Америки:
«Когда организация складывалась в неспокойные годы Реконструкции, в нее старались вовлечь представителей разных рас, полагая, что исключение какой-либо расовой или этнической группы сыграет на руку работодателям. “Почему рабочие не должны допускать в свою организацию кого-то, кто может быть использован работодателем в качестве инструмента для снижения заработной платы?” – спрашивала официальная газета организации в 1880 году. С чернокожими в профсоюзе белые рабочие получали преимущество, лишая боссов инструмента для снижения заработной платы или штрейкбрехерства; а сами чернокожие при этом пользовались всеми преимуществами от пребывания в профсоюзе. Также организация стремилась привлекать в свои ряды женщин. В 1886 году репортер сообщал из Чарльстона, штат Южная Каролина, что организация добилась немалых успехов в этом городе: «Когда все прочее не сработало, выяснилось, что узы нищеты объединяют белых и цветных механиков и батраков»163.
«Рыцари труда» были частью более крупного популистского движения, бросившего вызов американской плутократии в последнее десятилетие девятнадцатого века. Как пишет Томас Фрэнк в своей последней книге «Людей не считать: краткая история антипопулизма», идеалом популистов было классовое политическое действие, преодолевающее расовые различия. Но популизм в качестве массового демократического движения потерпел неудачу. Почему? Один из ответов на этот вопрос дал Мартин Лютер Кинг-младший. В речи по завершении марша 1965 года из Сельмы в Монтгомери, штат Алабама, Кинг преподал своим товарищам по маршу краткий урок истории. Он рассказал о том, как Народная партия пыталась объединить белых бедняков и бывших чернокожих рабов в избирательный блок, угрожающий интересам правящего класса. Но плутократы «покорили мир и отдали бедному белому человеку Джима Кроу»:
«А когда его сморщенный желудок взывал о еде, которую не могли принести пустые карманы (так и есть, сэр), он слопал Джима Кроу, ту внутреннюю птицу, которая говорила ему, что он, конечно, плохой, зато белый – и уже поэтому лучше чернокожего. (Верно, сэр!) И он съел Джима Кроу (ага)»164.
Разворот прогрессистов
Как все то, что было изложено выше, помогает нам в нашем расследовании, призванном показать, кто правит Америкой? Во-первых, давайте не обвинять богатых. Экономические элиты не злы – по крайней мере, доля злодеев среди них не слишком отличается от такой же доли в остальном населении. Они, безусловно, руководствуются корыстными интересами, но ведь мать Тереза и среди правящего класса, и среди населения в целом встречается довольно редко. Кроме того, мы твердо знаем, что многие из «однопроцентников» руководствуются в жизни не только сиюминутными личными интересами. Ник Ханауэр не одинок; группа состоятельных «патриотических миллионеров» ратует за повышение налогов для сверхбогатых с 2010 года 165. Почти все миллиардеры жертвуют на то, что они считают достойным делом (это поведение может иметь некоторые непредвиденные последствия, о чем будет еще сказано). Наконец, пускай история изобилует примерами того, как эгоистичные элиты губят страны, которыми они управляют, имеются и примеры преодоления кризисов под началом «просоциальных» элит и восстановления социального сотрудничества. Вот один из них.
Хотя в американской политической системе со времен гражданской войны доминирует корпоративная элита, в отдельные исторические периоды элита помышляла в первую очередь о собственной выгоде, но, бывало, она проводила и политику, которая приносила пользу обществу в целом, даже в ущерб краткосрочной выгоде элиты. Сравнительно легко выявлять те периоды, когда богатые и влиятельные люди формировали политическую повестку в соответствии с собственными интересами, как было в «золотом веке», когда экономическое неравенство стремительно росло. Но как объяснить политику эпохи «Великого сжатия», приблизительно с 1930-х по 1970-е годы, когда неравенство в доходах и богатстве явно тяготело к уменьшению? Что вызвало разворот, положивший конец «золотому веку» и ознаменовавший зарю
