встречала бы гостей с настойкой. Да только сказки всё это. Иван встрепенулся, отпуская наваждение – таких, как Синичкина, уже не переделаешь, глядишь, и, как бактерии, начнут размножаться.

– А церковь у вас в деревне имеется? – спросил Микола.

– И церковь есть, и батюшка, и хор церковный, все как положено, – встряла в разговор Прасковья и смутилась тут же. Не принято было женщинам в мужские разговоры встревать. Но больно уж хотелось поговорить. Столичные гости в их деревню раз в сто лет заглядывают.

Федор с легким укором посмотрел на супругу. Та, поняв с полувзгляда, подхватилась и стала прибирать грязную посуду.

– Если нужда есть, Микола, стало быть, и в церковь сходим. С батюшкой познакомлю. Добрый поп у нас. Из наших, из поморов, – голос старосты звучал по-хозяйски, делово.

– У нас в станице тоже из наших, из казаков. Был один иногородний, но долго не вытерпел. Чужого поля ягода, – отозвался Билый.

– Добре! – сказал Федор. – Прасковья постелю вам приготовила в дальней комнате. Тапчан широкий. Места хватит. В аккурат для гостей комнату держим.

И, обращаясь к супруге, добавил: «Прасковья, душа моя, проводи гостей. Почивать время!»

Все чинно встали, глядя на образа, осенили себя крестным знамением, хозяин прочитал благодарственную молитву.

– С Богом! Ангела на сон! – напутствовал он гостей.

Прасковья провела Миколу с Иваном в дальнюю комнату, рукой указала на расстеленный тапчан:

– Если холодно спать будет, накроетесь полушубками. А так, покойной ночи вам.

– Чего, чего, а с тобой в одной постели я еще не спал, – в шутку сказал граф, когда Прасковья вышла из комнаты.

– Все бывает когда-то в первый раз, – также в шутку отозвался казак, подмигнув. – Это не самое страшное, односум.

– Да уж, – протянул Иван и добавил: – Ты хоть не храпишь?

– Да вроде до сего дня не замечал за собой, – ответил Микола. – Утром скажешь.

– Тогда ладно. А то я страсть как храп не люблю, – сказал Иван. – Слуга мой, старик, любитель сего дела. А если рюмочку на ночь пригубит «особливо как снотворное», так хоть из дома беги, стены трясутся. И к лекарю его возил, что только не пробовал, не помогает.

– Не боись, капитан, выспишься на славу! – подбодрил друга казак. – Воздух тут не чета столичному. Пей всеми легкими, не напьешься.

– Спорить не буду, Николай Иванович, – согласился Иван, – воздух тут действительно чистый.

– А люди?! – то ли спросил, то ли сказал утвердительно Микола. – Люди с какой душой чистой.

– Поглядим, – пробормотал граф. – Поглядим.

– Эх, Ваня, в станицу тебе к нам нужно. Непременно! Почувствуешь разницу со своим столичным обществом.

– Ладно, односум, спать давай. Утро вечера мудренее. Ты не против, если я справа лягу?

– Не против, конечно! К тому же к иконам я поближе буду, – отозвался Микола. – Мало ли, – туманно добавил он через паузу. – Ты спи, мне еще вечернее правило прочитать нужно.

– Ну, тогда спокойной ночи!

– Ангела на сон, Ванюша, – сказал в ответ Микола.

– Чувствую, что ангел нам всем понадобится вскорости, – пробормотал граф, укрываясь полушубком.

Но Микола уже не слышал его слов. Он был сосредоточен на молитве.

– Во Имя Отца и Сына и Святаго Духа, – тихо звучало из угла. – Господи, Исусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешнаго…

Дочитав молитвы, Микола улегся на тапчан. Прислушался. Суздалев негромко похрапывал. Билый улыбнулся: «Вот те и “не храпишь”, друже».

Казак закинул левую руку за голову. «Нет ничего мягче руки под головой», – вспомнились слова деда Трохима. Перевел взгляд на иконы. Лик Создателя, тускло освещаемый лампадкой, строго глядел на него. Микола смущенно перекрестился, закрыл глаза. По выработанной с годами привычке тут же обострился слух. На улице раненой волчицей выл ветер. Каждый новый порыв его ударял в небольшое окошко. Явственно предстала в памяти тюремная комната форта. Маленькое, замызганное окошко под самым потолком, пропускавшее даже в самую солнечную погоду лишь скудные лучики дневного света, удары холодного, порой обжигающего, ветра, грустный, громкий смех чаек, стаями парящих над бетонными перекрытиями этого бастиона, за которым в неволе томились человеческие души.

Микола вздрогнул. Где-то вдалеке будто стон раздался. До боли знакомый. В сознании яркой вспышкой полыхнуло видение из далекого детства. Огромный рыбий хвост и искаженное гримасой страха сине-зеленое человеческое лицо.

«Сгинь, нечистая!» – казак открыл глаза, приподнялся, опершись на локоть. Сон не шел. Поговорить было не с кем. В такие минуты Билый мог без труда погрузиться в себя, раскладывая в своем внутреннем мире все по полочкам.

«Не к добру это. Дед Трохим балакал, что русалки к покойнику снятся. Да и староста за русалок и лешего не зря упомянул. На полном серьезе. Не шутил. А покойник у нас уже имеется. Неспроста поляка за борт снесло. Как пить дать, русалки утащили. Эта нечисть только и ждет, кого бы в свое царство подводное уволочь. Вот лях пьяный и угодил аккурат в женихи к одной из русалок. Да и мне, как наваждение какое-то, эти дочери водяного в последнее время что-то часто грезятся. Ох, не к добру. Господи, Исусе Христе, помоги. Защити грешных рабов Твоих!»

Пальцы правой руки сложились двуперстно. Казак истово осенил себя знамением. Святой Лик Господа в мерцающем свете лампадки все так же строго взирал на него, словно говоря: «На меня надейся, помощи проси, но сам не балуй, не оплошай!»

Мысли о русалке исчезли, чудным образом, будто ветром сдуло. На душе стало легче.

Громкое «Хррр» разнеслось по комнате. Суздалев лежал на спине, голова съехала на край подушки, так что склонилась набок. Граф улыбнулся во сне несколько, явно думая не о русалках.

– Спит, и ему хоть бы хны! – усмехнулся Микола. – А храпака дает, что дед Трохим на рыбалке в жаркий день. Так то, ваше сиятельство, что слуга, что барин хворобе сей подвержены.

Он поправил голову другу, аккуратно уложив на подушку. Суздалев спросонья пробормотал что-то невнятное.

– Спи, Ваня, спи дорогой! – прошептал казак и добавил в пустоту: – Сон силу дает, а она нам ой как понадобится. Чую, ждут нас испытания не из легких.

– Что? – сонно переспросил граф и, глядя на Билого затуманенным сном взглядом, произнес: – Ты сам чего полуночничаешь?! Утро скоро уж.

– Не спится, друже. Привычка. На новом месте всегда так.

– Ааа. Тебе виднее, – протянул Суздалев и, повернувшись на бок, снова погрузился в глубокий сон, дыша глубоко и громко.

– Истинно деда Трохим, – негромко засмеялся Микола. Взбив подушку, наполненную гусиным пером, он опрокинулся на спину, заложив обе руки за голову, закрыл глаза. «Как вы там, мои родные? Как ты, дед Трохим? Жив ли?» – спросил мысленно. В голове замелькали картинки из