хватало мужества говорить, но не хватало смелости отвечать за последствия своих слов. Он объявлял во всеуслышание, что перипетии реальной жизни не занимают его. Неверса интересовали запутанные дела. Подтверждением моих слов служит то, что он ввязался (явно и неприкрыто) в дело, которое и заставило его покинуть Францию. Другим аргументом является его поведение в тюрьме (с первой минуты, полностью отвергая субординацию, он подверг сомнению действия своего командира). К сказанному мной может присоединиться некая дама из Сен-Мартена.

Кроме того, хотя на Неверса действительно никто не влиял, вряд ли можно сказать, будто ничто на него не влияло. Он выпил, и последним толчком явилось состояние губернатора.

Неверс проснулся, почувствовав давление на плечо. То была рука губернатора. Не глядя на него, Кастель обогнул стол и уселся напротив. Его покачивало, он слегка отклонился от курса: прошел мимо стула на пару метров вперед, потом вернулся и сел в полном изнеможении. Взгляд был рассеянный, глаза под набрякшими веками ввалились. Кастель был бледен, как мертвец: так гримируются плохие актеры, играя роль стариков. Вероятно, это сходство с плохим актером напомнило Неверсу о его намерении разыграть спектакль.

Губернатор выглядел больным. Неверс вспомнил, как Дрейфус говорил о «приступах» головной боли; на память пришло выражение «ходит, как во сне». Он подумал, что способность к критическому суждению у Кастеля явно ослаблена… Если губернатор и нащупает слабое место в его представлении, то закроет на это глаза, чтобы не утомлять себя. Неверс решил сделать свой ход, непродуманный, отчаянный, и с торжественным видом встал.

– Знаете, почему я здесь?

Он почти орал, желая доставить Кастелю дополнительные мучения. Тот закрыл глаза и стиснул голову руками.

– Я тут потому, что меня обвиняют в краже документов.

Этой ночью Неверс солгал, повинуясь импульсу, тому же отчаянному стремлению все разузнать, что и много лет назад, в обстоятельствах, о которых не давал забыть его долговечный шрам. Он продолжил, понизив голос (чтобы его услышали):

– Меня обвиняют в том, что я продал эти документы иностранной державе. Я здесь в результате шантажа. Человек, обнаруживший кражу, знает, что я невиновен, но что все указывает на меня, и никто в мою невиновность не поверит. Он сказал, что не выдаст меня, если я уеду из Франции на год. Я принял условие так, словно был виновен. Теперь, естественно, он меня предал. Двадцать седьмого прибывает мой двоюродный брат Ксавье Бриссак, чтобы исполнить свой скорбный долг: заменить меня и вручить вам приказ о моем аресте.

Выслушав, губернатор спросил:

– Это правда?

Неверс кивнул.

– Откуда мне знать, что вы невиновны? – осведомился губернатор в изнеможении, в отчаянии. В этой усталости Неверс угадывал твердую волю человека, располагающего средствами, чтобы разрешить любую проблему.

– От Антуана Бриссака, – ответил Неверс. – Спросите у моего дяди Антуана, а то и у самого Пьера. Вы с ними знакомы.

Жизнь среди заключенных начала подтачивать характер моего племянника. То, что он сослался на Пьера, могло, наверное, показаться мстительным озорством, но злоупотреблять моей дружбой было нечестно. Кроме того, мы оба находились во Франции – мог ли Кастель немедленно заручиться нашим свидетельством?

– Убеждены, что вас приговорили?

– Да, – кивнул Неверс.

Его подвергали допросу, значит, поверили.

Губернатор хриплым, дрожащим тоном снова спросил, уверен ли он. Неверс ответил «да». Немного оживившись, губернатор воскликнул:

– Я рад!

Потом он закрыл глаза и спрятал лицо в ладонях. И ушел, слабо отнекиваясь, когда Неверс предложил проводить его.

XXIX

Он вынул пистолет из кобуры.

Был совершенно парализован. Мысли, скорее, образы, мелькали, словно в бреду. Он хотел понять, разгадать. Не получалось.

Медленно, полный решимости, он прошел через кабинет, открыл дверь, миновал нескончаемые галереи, поднялся по винтовой лестнице и шагнул к себе в комнату, в темноте. Запер дверь на ключ. Зажег свет.

Складывалось впечатление, будто он двигался во сне, как сомнамбула, как призрак. Ему не хотелось спать, он не чувствовал ни усталости, ни боли, не ощущал своего тела. Ждал. Взял пистолет в левую руку и вытянул правую. Рука дрожала.

В эту минуту – или позднее? – в дверь постучали.

Вот чего он дожидался. Но не оробел. Эти удары пробудили его от кошмарного сна. Он уловил в них реальность, с восторгом, с торжеством. Неверс, как и многие, умер, не ведая, насколько его реальность напоминает драму.

Положив пистолет на стол, он направился к двери.

То был Кан, часовой. Он заметил свет в окне и «зашел поговорить».

Кан почтительно стоял около стола. Неверс взял оружие, и, когда стал объяснять, что собирался разрядить его и почистить, пистолет выстрелил.

Подозреваю, что после короткого, героического представления перед Кастелем он предугадал возможные последствия. Нервы у него не выдержали.

ХХХ

План Неверса заключался в том, чтобы представить государственным дело о солеварнях, расколовшее нашу семью и удалившее его из Франции. Может, в силу вступила натянутая параллель с Дрейфусом. Не следует лишний раз подчеркивать, как легкомысленно применил он в своих целях вопрос, к которому любой из нас в подобных обстоятельствах отнесся бы с почтением и священным трепетом.

Под влиянием алкоголя, наверное, думал, что опасная, нестерпимая ситуация, в какую он себя поставил, останется без последствий. Последний разговор с Фавром и Деложем убедил его в том, что губернатор готовит побег в самое ближайшее время. Обмен заключенными между Чертовым островом и островами Реаль и Сан-Хосе имеет однозначную цель: собрать вместе заключенных, которых приговорили несправедливо. Мое ложное признание может вызвать следующие последствия: губернатор отвезет меня на остров и раскроет свои планы, или заберет меня, не раскроет планы, но позволит участвовать в побеге (надо постараться, во‐первых, расследовать дело; во‐вторых, устраниться от побега). Или же, справедливо на меня обиженный, не возьмет меня на остров, ничего мне не сообщит и не захочет, чтобы я бежал вместе со всеми. Других последствий мое «признание» не возымеет, хотя бы Ксавье и приехал до начала событий. Губернатор не в том положении, чтобы осложнять себе жизнь; он не станет обвинять меня. Не будет он и дожидаться прибытия Ксавье. Совершенно абсурдный ход мыслей: даже если бы Кастель хотел, чтобы какие-то заключенные бежали, незачем было бежать ему самому (он мог уехать, когда угодно, он не находился под арестом).

Миновало четыре дня, а Неверс не получал вестей от губернатора. Это молчание его не слишком печалило, родилась даже невероятная надежда, что его слова вообще останутся без последствий. На четвертый день ему вручили записку с приказом явиться на Чертов остров вечером двадцать четвертого числа.

XXXI

16 апреля

Ровно в двенадцать часов, как и в предыдущие ночи, Неверс отворил дверь своей комнаты, прислушался и двинулся по темному коридору. Спустился по скрипучей лестнице, стараясь не шуметь, слушать. Прошел через кабинет, через необъятный вестибюль, пропахший мастикой. Открыл дверь, выбрался наружу, в непроглядную ночь, под низкое небо, затянутое облаками.

Сначала зашагал прямо, потом свернул налево, к роще кокосовых пальм. Глубоко вздохнул,