и не малочисленный кружок лиц, которые были глубоко проникнуты иконоборческими стремлениями. Указанный кружок состоял из нескольких высших представителей духовенства с присоединением многих лиц из высших привилегированных сословий. Во главе иконоборцев из иерархов встречаем епископа наколийского, Константина, из Фригии. Константин представлял собою образ человека, который наиболее мог быть годен дли подготовительной деятельности противозаконного характера, каково именно было иконоборство в отношении к установившемуся положению церкви. Он умел с замечательным искусством, проводя свои еретические идеи, в тоже время до поры до времени оставаться в возможно лучших отношениях с лицами, чьи интересы ближе всего затрагивались его кознями. Будучи в душе и на деле ревностным иконоборцем, он умеет однако же скрыть свои затеи, отвратить от себя подозрение, смягчить одних из своих противников, обмануть других. Так он, будучи иконоборцем, с искусством поддерживает связи с патриархом Константинопольским, человеком чистого православия, и проводит местного митрополита, человека таких же стремлений, как и патриарх (Деян. VII. 325. 330–332). Благодаря такому своему характеру Константин легко сделался главою иконоборческой партии, главным вожаком её. Современная церковь прямо объявляла, что «ересь (иконоборческая) получила от него свое начало» (Деян. VII. 330) Другим лицом, из числа высших представителей духовенства, ставшим во главе иконоборческого движения, был Фома, епископ клавдионольский[110]. Но это был человек иного характера, — человек решительный и прямо идущий к цели. Такой человек мог быть полезен для иконоборцев, но не тогда, когда дело их только начиналось, но тогда, когда оно достигло уже известной зрелости, когда ну жен был человек, который подал бы первый пример энергической деятельности в данном отношении. Таким именно и выступает он пред нами в истории. Он первый решается уничтожить иконы в своей епархии, как будто-бы вопрос об иконах не допускал никакого другого решения, кроме того, какое дает оному сам Фома; он уничтожает иконы, как будто бы это было общим желанием, как будто бы это не подлежало никакому сомнению» (Деян. VII. 334). В числе первых защитников иконоборчества в составе духовенства нужно назвать ефесского архиепископа Феодосия и синкелла патриаршего Анастасия, впоследствии патриарха Константинопольского. В какой мере в первоначальный кружок иконоборческий входили светские лица высших сословий, это можно видеть из того, что сенат, созванный Львом для решения вопроса об иконах, принял предложение императора об истреблении икон с живейшим единодушием[111]. Какими делами руководился подобный кружок, когда затевал иконоборчество, и почему император был послушен внушениям лиц иконоборческого характера? Иконоборцам представлялось, что истребление икон полезно и для церкви, и для государства. Они полагали, что с уничтожением икон будет возвращен христианской церкви характер чистой духовности, который по их понятию церковь теряла при существовании иконопочитания (Деян. VII. 325). Они находили, что с уничтожением икон уничтожатся те многочисленные суеверия, какие развились в обществе христианском и какие выражались в поклонении иконам, именно как иконам, т. е. как простым внешним вещам[112]. (Деян. VII. 328 — 9). Они могли полагать, что уничтожением иконопочитания устранится опасность распространения магометанства между христианами, ибо со временя нашествия магометан на восточные христианские провинции не меч только, но и коран начал приобретать себе подчиненных между христианами. Коран, вооружаясь против идолопоклонства, вооружался и против христианского иконопочитания, как несоответствующего духу религии монотеистической (единобожия). Надеялись, что уничтожение икон не только сохранит христиан верными своей религии, но и проложит путь к обращению самих магометан в христианство[113]. Такой то пользы для церкви ждали иконоборцы от уничтожения икон. Для целей государственных тоже дело представлялось на взгляд тогдашних иконоборцев весьма небесполезным. Положение государства было очень плачевным в то время. Внешние враги одолевали империю, а в гражданах между тем недоставало гражданских доблестей и истинного мужества. Являлось желание искоренить все то, что могло отвлекать подданных от исполнения их гражданских обязанностей; «так как суеверие распространено было в народе в такой степени, что иные обоготворяли св. иконы и ожидая от них верного спасения от врагов, нисколько не думали о необходимости внешней защиты, то иконоборцы и вооружились против икон, воображая, что они то и составляют причину такого настроения народа», невыгодного для интересов политических[114]. Подобным внушениям и доказательствам не мог не внимать император Лев. Он конечно хорошо знал, что внутреннее состояние государства и общества византийского было далеко не блестяще. Притом Лев начал собою новую династию в Византии; нужно было׳ поддержать и упрочить свой авторитет в империи, а чем лучше было достигнуть этого как не преобразованиями в каком бы то ни было роде? В Византии каждая новая династия на престоле спешила для приобретения популярности в народе заявить себя реформами; так должен был поступить и Лев Исаврянин[115]. Можно было императору опасаться, что его иконоборческое дело потерпит неудачу, найдет себе слишком сильное сопротивление в обществе, сделается источником больших смятений в государстве; но иконоборческая партия в успокоение императора могла указать на недавно совершенный опыт иконоборчества в Палестине тамошним эмиром, на опыт, который кончился удачно. Года за три до начала иконоборства в Константинополе, эмир по имени Езид распорядился, чтобы истреблены были все иконы в подвластных ему странах. И вот, «честные иконы были сожжены, здания же церковные (украшенные живописью) частью перекрасили, частью соскоблили в них живопись». Кроме того, он приказал «уничтожить и все другие изображения, какие существуют где-либо на городских площадях для красоты и благолепия» (Деян. VII. 421 — 2). Этот пример для Льва был красноречивее всяких слов.

Обращаемся к краткому обозрению деятельности иконоборцев в царствование Льва с одной стороны и деятельности православных в защиту икон с другой.

Лев издал два указа в пользу иконоборчества: один в 726 году, другой в 730. Оба указа до нас не дошли. Нет сомнения, что содержание их было одинаково: тот и другой равно провозгласили полное истребление икон. Касательно их можно находить ту только разницу, что после первого указа иконоборцы не осмеливались еще броситься на истребление всех икон вообще, а ограничились теми иконами, которые воздвигнуты были на местах публичных; после же второго истребление икон сделалось безусловным; далее; первый указ не был подкреплен подписью патриарха Константинопольского (Германа), второй же имел подобное подкрепление со стороны патриарха (Анастасия)[116]. Во время и после издания этих указов Лев ознаменовывает свое царствование гонениями на право славных. Первой жертвой иконоборческого насилия был патриарх Константинопольский Герман, человек достойный во всех отношениях[117]. Лев желал его склонить на свою сторону, но потерпел неудачу: сначала император хотел побороть его оскорбительными насмешками и бранью, называя и его самого и его предшественников идолопоклонниками; потом думал подействовать на него временным лишением кафедры и патриархии; наконец,