Шрифт:
Закладка:
– Из-за этого он бил тебя плетью? – тихо спросила она.
Дарий вздрогнул, даже в полумраке было видно, как он покраснел. Сцепив пальцы в замок, Дарий сложил руки на коленях и просидел так довольно долго, собираясь с духом. Она не хотела его задеть – только понять, почему он позволил наставнику истязать себя.
– Когда мне исполнится девятнадцать, – глухо сказал Дарий, – я обязан буду дать обет безбрачия и…
– Что?! – резко воскликнула Варна. – И ты пойдешь на это?!
– Иначе сан мне не получить.
– Зачем он тебе нужен?! – Варна схватила его за плечи, развернула к себе и встряхнула. – Всю жизнь избивать себя плетью хочешь?
– Когда ты уедешь, станет легче. – Он отвернулся, пряча взгляд.
– Ты от меня отрекаешься!
– Вовсе нет! – Он наконец посмотрел на нее. – Вовсе не отрекаюсь! Любить и не обладая можно, так…
– Мстислав говорит, да? – Она прищурилась. – А своя голова тебе на что дана?!
– Как долго ты меня мучить будешь? – простонал Дарий и вырвался из ее рук. – Я признался тебе, открыл сердце, а ты бьешь прямо в него, в самое уязвимое место!
Ничего лучше ей в голову не пришло – она подалась вперед, прижалась губами к его изогнутому в муке рту, замерла, не понимая, что делать дальше. А он вдруг заплакал, из огромных глаз покатились слезы, они дрожали на кончиках ресниц, прежде чем сорваться и градом покатиться по щекам.
Дарий оттолкнул ее, вскочил, отбежал к двери, затем сделал несколько робких шагов обратно, будто так и не решил, как поступить. А она сидела и смотрела на его мучения, на слезы, стекающие по подбородку, и надеялась, что этот отчаянный жест скажет ему больше, чем слова.
Не сказал.
Он рывком распахнул дверь и вылетел вон с такой скоростью, словно за ним гонятся черти.
Ночью, слушая, как Дарий исступленно хлещет себя плетью, Варна проклинала нового Бога за то, что он с ними сделал. Дети должны сражаться во имя Господа, должны истязать себя, наказывать за грехи, которых даже не совершали, за помыслы, которые кому-то кажутся греховными. Что есть грех в мире, где двенадцатилетние дети рубят головы ведьмам? Почему за убийства прощают, а за любовь – нет? Почему наставники могут нарушать обет безбрачия, а их, учеников, стращают сказками о чистоте плоти?
– Обман, – прошептала Варна и крепко зажмурилась, услышав очередной удар.
Она не выдержала – вскочила с постели, босиком по ледяному каменному полу кинулась к самой отдаленной комнате, распахнула дверь и выкрикнула:
– А что, если никакого Бога нет?!
Перепуганный Дарий обернулся. Слезы застилали его глаза, на спине проступили алые полосы и кровоподтеки. Варна кинулась к нему, вырвала из пальцев плеть и, потрясая ей перед его лицом, продолжила:
– А если всё, что у нас есть, – это наша короткая жизнь? Нет ни райских кущ, ни пéкла; мы пытаемся жить по выдуманным законам, проводим жизнь в лишениях, надеясь на блага после смерти, и я спрашиваю тебя: а что, если их нет?! Что, если существует только Навь и забвение?!
Дыхание вырывалось изо рта хрипами, глаза горели от сдерживаемого гнева, пальцы с такой силой впились в рукоять плети, что Варна почти перестала их чувствовать.
Дарий сидел на полу у ее ног, полуобнаженный, с прилипшими к лицу волосами, хлопал своими жалостливыми глазами и молчал.
В приступе бессильной злобы Варна схватила крест, висящий на его шее, и сорвала. Ладонь обожгло, поднялся пар, она с отвращением отбросила прочь серебряный символ веры и с вызовом уставилась на Дария. Он не шевелился.
– Ну! – потребовала она. – Скажи что-нибудь!
– Ты видела ведьм и Зверя, – медленно произнес он, – и не веришь в то, что пéкло существует?
– Пéкло – быть может, но райские кущи – сказка для дураков!
– Господь обжигает тебя – этого недостаточно, чтобы поверить, что он есть?
– Твой Бог, – каждое слово давалось с трудом, – вынуждает тебя калечить себя.
– Просто смирись с моим выбором.
– Никогда не смирюсь.
– Тогда забудь обо мне и уходи. Делай вид, что не знаешь меня, переживи эти годы и уезжай с Гореславом, – с горечью сказал он.
Она хотела выкрикнуть ему в лицо все, что думает, но здравый смысл подсказал, что пора остановиться. Дарий – чистая душа, попавшая в сети церкви, – истово верил, что грешен, что должен делать все, о чем просит наставник. В душе Варны еще теплилась надежда, что Дарий одумается, решит, что все это ни к чему. И потом, когда они станут старше, кто знает, может, ей удастся переубедить его.
Она ушла, даже не посмотрела на него, вернулась к себе, выплакала злые слезы и решила, что во что бы то ни стало вернет прежнего Дария. Может, не сегодня, не завтра, но обязательно.
Едва она уснула, как дверь открылась и в комнату проскользнула темная фигура. Варна заворочалась, открыла сонные глаза и почувствовала что-то холодное у ног. С замирающим сердцем она приподняла одеяло и, собравшись с духом, заглянула под него. Ужасное, мертвенно-бледное лицо резко приблизилось к ней, от твари несло могильным смрадом и разложением. Варна заорала, мертвец схватил ее за сорочку и захохотал. Она начала отбиваться ногами, судорожно вспоминая, где оставила меч.
В комнату ворвался Мстислав, он стащил покойника на пол, облил святой водой. Тварь завизжала, извиваясь и крича:
– Помни! Помни меня! Шесть! Шесть! Ше-есть!
Мстислав отсек мертвецу голову, упал на колени возле продолжающего извиваться тела и пронзил его грудь тонким деревянным колом, навалившись на него всем своим весом.
Трупная вонь наполнила комнату, Варна закашлялась и выбежала в коридор, налетев на Свята. Он отпрянул от нее, как от чумной, выразительно посмотрел на обездвиженное тело и вопрошающе приподнял бровь.
«Это не я», – произнесла Варна одними губами.
Он пожал плечами и прислонился к стене. Из комнат выглядывали всклокоченные головы и сонные лица. Мстислав вышел в коридор и объявил:
– Берите одеяла и поднимайтесь наверх: сегодня спим все вместе.
Варна с опаской оглянулась, будто добитый покойник мог подняться. Это было послание, и она знала от кого. Шесть лет. У нее есть шесть лет.
Третий раз Гореслав попросил ее не клевать носом, Варна кивнула и чуть не выпала из седла. Свят успел придержать ее.
– Чем ты ночью занималась? – спросил он.
Посвящать его в свои личные дела Варна не собиралась, поэтому хмыкнула и отвернулась, всем видом показывая, что обсуждать это не намерена.
На самом деле они с Дивой до рассвета сидели в комнате и обсуждали разные вещи. Те самые, о которых говорить в присутствии наставников не следует. Диве уже исполнилось пятнадцать, Варне – почти столько же; помимо мечей и молитв, в их маленьком мирке появились и другие интересы.
Недавно их вывозили в Каракульчу – село к северу от церкви. Там они познакомились с местными, и Дива утверждала, что целовалась с одним из мальчишек, спрятавшись за баней. Варна не верила и требовала доказательств, на что подружка только плечами пожимала, мол, не хочешь – не верь.
– Ты слишком злая на вид, – сообщила Дива, – поэтому мальчишки на тебя и не смотрят.
Никогда еще Варне не приходилось думать о том, как она выглядит в глазах других людей; и, как только Дива ушла к себе, она взяла осколок украденного зеркала и уставилась в него.
«Ну, – рассудила она, – глаза два, нос не кривой, значит, жить можно».
В ее мире не было места красоте, девчачьим разговорчикам и украшениям: каждое утро начиналось с молитвы, затем шли занятия с Гореславом, после обеда – общие уроки с Мстиславом, потом – Светлана и Нина, а после, если денек погожий, ее и Свята снова забирал Гореслав и обучал разным премудростям, боевым молитвам и верховой езде. К этому моменту день уже клонился к закату и времени оставалось только на молитву и сон – вот и все, из чего состояла ее жизнь. Не было в ней места шитью, украшению одежды монетами и плетению кос. Хотя косы, конечно, они заплетали – и она, и Свят, – потому что заросли ужасно, и если Варне позволяли носить длинные волосы, то с ним беспощадно боролись, требуя остричь их. Свят смотрел на наставников с высоты своих шестнадцати лет и демонстративно откидывал сияющую копну за спину – так заканчивалась бо́льшая часть
