17

ПЕЧАЛЬНОЕ СЕРДЦЕ

Прошло немного времени. Мы, Рено и ваш покорный слуга, были включены в состав посольства, которое король направил к Саладину. Тот добрался до Каира лишь к середине декабря, с горсткой мамелюков, через пустыню Синая верхом на верблюде. Его считали мертвым даже среди неверных, и сирийские эмиры воспряли духом и вновь обратили взоры к иерусалимскому королю, вероятному союзнику в их борьбе против господства Египта. Монжизар равно поразил и их воображение. Лишь один Бодуэн хорошо понимал цену такой победе. Со свойственными ему ранней мудростью и удивительной прозорливостью он говорил себе, что солнце никогда не светит так ярко, как с приближением сумерек. Мощь Саладина была подорвана — если не произойдет политического убийства или какого-либо дворцового переворота — лишь на короткое время. Бодуэн считал, что он не доживет до спокойной старости. Вот его слова, тайный смысл которых я в то время не понимал:

«Тьма и свет неразделимы. Ангел и демон сосуществуют в каждом существе, пребывая в беспрестанном бдении и противоборстве. Так и наши судьбы. Мы связаны друг с другом. Ни одного моего дня не пройдет без того, чтобы Саладин не доставил мне забот».

Итак, взяв курс на Каир, мы шли на быстрой, хорошо вооруженной галере. Перед отплытием Бодуэн любезно сказал Рено: «Вашей молодости неплохо будет узнать и оценить, на какие козни может пойти неприятель». И это говорил шестнадцатилетний принц, который сам не осознавал своих собственных побуждений, удаляя на несколько недель брата Жанны!

Что же до меня, то я испытывал живейшее любопытство, мне хотелось увидеть вблизи и услышать султана, помимо развлечения, которое доставило само путешествие, лишенное на этот раз каких-либо опасностей. На мачте реяли два знамени: иерусалимского короля и Храма. Нашими гребцами были военнопленные рабы-мавры. Конечно, мне было жалко их. Но сколько же наших соотечественников находилось среди гребцов эскадры Каира, закованных в кандалы, с кнутом над плечами! Саладин принял нас с почетом. Тот, кто бы мог сравнить роскошь султанского дворца с Монт-Руаялем в Иерусалиме, мощь его оборонительных укреплений и дисциплину гарнизона с четырьмя нашими башнями и нашей стражей из добровольцев, без сомнения, одобрил бы осторожность Бодуэна. Очевидно было, что поражение Монжизара не могло чувствительно поколебать власть Саладина. Своей железной рукой он живо восстановил порядок.

Мы продвигались вперед посреди тройной охраны из мамелюков, одетых в цвета египетского владыки: зеленый тюрбан и желтую парчовую тунику, надетую поверх кольчуги. Сам повелитель, сидя на золотом троне, одетый в такое же желтое одеяние, но в отличие от остальных — в колпаке с четырьмя загнутыми удлиненными углами, глядел на нас, входивших в зал. После многократных выразительных приветствий он любезно предложил нам сесть. Его очень необычное лицо запечатлелось в моей памяти в мельчайших деталях. Мало сказать, что это было лицо великого владыки! Величайшая мудрость, отражавшаяся на нем, далеко превосходила ум простых смертных. Как у породистых коней, в глубине его широких выпуклых зрачков пылал мрачный огонь. Временами эти огромные глаза сверкали подобно темно-красным рубинам, и тогда в них невозможно было смотреть. Брови были такими же черными, как и подстриженная клином борода, казавшаяся синей и блестящей на фоне светлой парчи. Но не эта грозная борода, не жесткие красные губы привлекали к себе внимание. Его узкое, бронзового цвета морщинистое лицо с глазами, запавшими от усталости, забот власти и тревоги недавнего поражения, оживлялось лишь взором. Нельзя сказать в точности, что он в себе таил: великодушие, ненависть, презрение, грусть или же всепожирающее честолюбие. Взгляд его буравил человека насквозь — или стремился к тому, — но перехватить его было невозможно. Голос был грубым и резким, как бы охрипшим от воинских команд; в то же время он мог принимать странную выразительность: так оазис освежает пустыню. Не зная мавританского языка, я мог только догадываться, о чем идет речь…

Братья мои, вас удивляет отсутствие во мне ненависти после всего того зла, которое причинил нам этот человек? Но можно было только сожалеть, что родился он не в нашей среде и не в нашей вере. Кресты знамен Годфруа развевались бы над Иерусалимом до сих пор. Мы завоевали бы всю землю на Востоке, вместе с Египтом и рекой его Нилом. Вдобавок в его внешности было несомненное прирожденное величие. Дальнейший ход событий показал, что это было не только внешним свойством, но что его сердцу и характеру не чужды были и рыцарские качества. Им была присуща своеобразная душевная красота, которую мы называем галантностью. Узнав главу нашего посольства, Балиана д'Ибелена, одного из героев Монжизара, назначенного на эту должность специально, Саладин заметил без гнева, почти дружелюбно:

— Ты тот, кто чуть было не убил меня! Я видел, как ты несся на меня во весь опор с копьем, нацеленным прямо мне в грудь. Пришел бы конец Саладину, если бы трое моих мамелюков не остановили твою стремительную атаку и ты не покатился бы в пыль. Я думал, что ты погиб. Мне приятно воздать тебе должное.

Но затем добавил с вызывающей усмешкой:

— Именно полководца нужно поразить в бою во что бы то ни стало. Мамелюки умеют умирать только за него.

Переводил толмач, переметнувшийся армянин. Это отродье, отступники, равно как и лжеобращенные, были нам очень полезны; в то же время они доставляли нам и огромные огорчения. Если наш король имел своих соглядатаев в окружении Саладина, то и султан также располагал своими сеидами в Монт-Руаяле и Иерусалиме. Эти вероломные обычаи, столь противоречащие законам рыцарства, раздражали наших боевых ветеранов, прибывших с Запада; тем не менее это было необходимо.

— Если молодой король, — сказал Саладин, — так уверен в том, что победил меня, отчего же тогда он задумал строить замок, местонахождение которого уже определено у Брода Иакова? Почему его коннетабль Онфруа де Торон мечтает там же построить крепость? Зачем это, если не для защиты ваших южных границ? Мне известно также, что власть имущие Иерусалима собирают деньги на восстановление крепостной стены вокруг столичного города. Когда есть уверенность в своей силе, подобного строительства не ведут, относясь с пренебрежением к соседству побежденных.

— Но, однако же, признайте, великий султан, что после Монжизара перевес оказался на нашей стороне, — возразил Балиан.

— Охотно соглашусь, сеньор д'Ибелен; но в таком случае вместо того, чтобы направлять ко мне представительство и обсуждать условия перемирия, не правильнее было бы прикончить раненого?

И коварно уточнил свою мысль:

— Вооружить флот и направить его сюда, в устье