Прежде чем открыть, она глянула на хронометр. Солнце давно встало; она заспалась. Она вышла из операторской и увидела, что с улицы в открытую дверь центра льется солнечный свет. Чужаков не было. Офелия заперла операторскую, заглянула на кухню. Они снова развели грязь: кто-то разбил банку с килфой, и в воздухе стоял густой аромат зеленых ягод. Они и в самом деле напоминали детей, каждую секунду требующих присмотра.

Но, похоже, они ушли. Их не было в швейных залах, не было в коридоре, не было в зале, где поселенцы обсуждали направление эвакуации. Выглянув на улицу, Офелия увидела в грязи отпечатки, ведущие на восток, но не самих существ.

Конечно, они вернутся, но пока можно проверить дом и огород. Мокрая земля чавкала между босыми пальцами; по дну канав журчала чистая прозрачная вода. Было жарко и влажно – обычное дело после шторма; солнце мокрым горячим полотенцем легло ей плечи, едва она вышла на улицу.

В доме на полу виднелись смазанные следы существа, которое увязалось за ней вчера, рядом лежали влажные, уже запревшие полотенца, которыми она пыталась его вытереть. Офелия собрала полотенца и развесила в огороде. На этот раз забор выдержал шторм. Посадки, прибитые к земле дождем и ветром, потихоньку приходили в себя и приподнимали листья. Офелия собрала уцелевшие помидоры, немного стручковой фасоли, четыре початка кукурузы. Она успела поднять и выпрямить почти все кукурузные стебли, когда лес взорвался визгами.

Что на этот раз? Офелия заметила, что овцы, ничуть не всполошившись, продолжали мирно щипать траву на пастбище. Визги и вопли приближались. Офелия ничего не видела, но источник звука явно переместился в подлесок. Потом шум стал еще ближе, и она увидела, как целая стая древолазов, задрав хвосты, с верещанием несется к поселку. Овцы вскинули головы, насторожили уши. За древолазами, загоняя их с двух сторон, неслись чужаки; если при ходьбе они нелепо задирали ноги, то теперь двигались плавно, стремительно и легко. Они гнали древолазов, направляя их к поселку. К какофонии звуков присоединилось испуганное блеянье, и овцы бросились врассыпную.

На глазах у Офелии одно из существ в несколько размашистых прыжков догнало древолаза и схватило его за шею. Потом мотнуло его, как ребенок – куклу, одновременно выхватывая другой рукой длинный нож. «Не надо!» – хотела закричать Офелия. Но было поздно; нож перерубил уже сломанную шею, и древолаз дернулся в последний раз, поливая траву кровью. Чужаки убили еще двоих; уцелевшие древолазы добрались до границы поселка и с испуганными визгами поскакали по крышам.

Офелия поняла, что все это время цеплялась за забор, и разжала пальцы. Выходит, существа были на охоте. Она знала, что человеческая пища им не подходит. Конечно, за время шторма они успели проголодаться. К тому же это были всего лишь древолазы.

И все же… ей сложно было увязать минувшую ночь, когда они вместе играли на музыкальных инструментах, с тем, как эти существа лакали кровь, хлеставшую из шей древолазов, и быстро, со знанием дела потрошили добычу. Приготовят они древолазов или съедят сырыми? Смотреть не хотелось, но она не могла отвести взгляд. Существа снова перестроились в маленький отряд; тушки древолазов висели, привязанные за хвосты, на поясах у тех, кто их убил (если Офелия не перепутала – она только-только начала их различать).

Они увидели ее. Один помахал окровавленным ножом, как будто приветствуя. Или угрожая. Офелия сглотнула. На кучу потрохов за их спинами уже слетелся рой черных жужжащих насекомых – Офелия знала, что они только с виду напоминали мух. Она отвернулась и ушла в дом, но дверь закрывать не стала. Она надеялась, что существа оставят ее одну (этот окровавленный нож!), но если нет, то ей не хотелось подпрыгивать от стука в дверь. Она обвела взглядом оранжево-красные помидоры, зеленую фасоль, желтые початки кукурузы, завернутые в зеленые листья. Есть не хотелось.

В окно видно было, как они, высоко задирая ноги, перешагнули забор ее огорода и по-хозяйски прошли насквозь. Большинство выбрались из огорода тем же способом, но со стороны улицы. Один заглянул в кухонную дверь и ухнул.

– Я все видела, – сказала Офелия. – Пошел прочь.

Словно понимая, он развернулся, чтобы уйти. Потом повернулся к ней снова, показал на лежащие на столе овощи.

– Нет, нельзя. Это моя еда.

Ворчание. Чужак произвел замысловатое движение верхними конечностями – наверное, так они пожимали плечами – и ушел, ловко перемахнув через забор, отделяющий огород от улицы. Офелия услышала, как чавкнула под его ногами грязь.

Куда это они собрались с грязными ногами и кровавыми тушами на ремнях? Лишь бы не в центр! Офелия высунулась за дверь. Чужаки неспешно шли по улице, показывая на древолаза, сидящего на козырьке крыши. Они двигались на восток, в сторону летного поля. Офелия вспомнила раздутые туши, оставленные людьми из Компании, и ее замутило.

Весь день она убеждала себя, что это всего лишь природа. Конечно же, им нужно чем-то питаться, и, конечно же, в поселке нет подходящей для них пищи – в конце концов, она ведь тоже не может прокормиться плодами высоких лесных деревьев. Естественно, они охотятся. Люди тоже охотятся, если живут на планете, где водится съедобная дичь, а уж домашний скот едят повсеместно. Она и сама любит мясо. Убивать животных ей не нравилось, но ее и не учили это делать, когда она была маленькой. А эти существа наверняка охотились с самого детства. Это вовсе не делает их убийцами. Убийство ради пропитания – совсем не то же самое, что убийство ради убийства.

Но древолазы были мертвы. И она не видела, чтобы чужаки ели древолазов. Возможно, это было развлечение, охота потехи ради. Она поежилась. Эти длинные ножи… Может, ими они и убили тех поселенцев? Нет… Она слышала взрывы. Они говорили о другом оружии.

Она не видела у них оружия, кроме ножей, и не видела орудий, кроме музыкальных инструментов. Может, поселенцев убили какие-то другие существа? И как вышло, что за сорок лет существования колонии они ни разу не встречались?

Вечером она дошла до центра, заперла дверь в операторскую и все остальные двери, включая входную. Потом вернулась домой. Это было небезопасно – о безопасности вообще можно было забыть, – но ей снова хотелось спать в собственной постели. Если эта ночь станет для нее последней, так тому и быть: по крайней мере, она умрет в комфорте. Что бы ни случилось, никаких больше ночевок