Она сползла со своей груды тряпья, приоткрыла дверь и осторожно выглянула в щелочку. Чужаков было не видно – должно быть, они где-то дальше по коридору. Но слышно стало лучше, и то, что она услышала, звучало так живо и весело, что губы сами собой расплывались в улыбке. «Совсем спятила, – подумала она, – где это видано…» Та-да-да, дим-да, дим-да, дим-да… и переливчатая мелодия, щекочущая уши. Что-то в их исполнении было не так: то ли пели они низковато, как, по мнению Умберто, пела она, то ли их музыка просто слишком отличалась от человеческой. Но это определенно была музыка, и Офелия обязана была выяснить, как она создается. К тому же… к тому же она все равно не заснет из-за ломоты в суставах.

Она открыла дверь пошире и высунула голову. Никого. Свет из открытой двери одного из швейных залов. Легкий неприятный душок от пола в тех местах, где лежал их помет. И этот звук.

Медленно, стараясь не шуметь, Офелия прокралась по коридору навстречу свету. Теперь она могла различить сложный ритмический рисунок и негромкий стук, напоминающий шелест семян в коробочке или горстки бисера. За основную мелодию отвечал протяжный придыхательный звук, не похожий на те, что издавали знакомые ей инструменты. И было в этой музыке что-то еще, какое-то непонятное свойство, щекочущее уши.

Заглянув в зал, она увидела, что чужаки сидят кружком; длинные столы они сдвинули к стене. Видно было плохо, но она сумела различить несколько трубок, которые один из чужаков держал у рта. Наверное, духовой инструмент. Другой, сидящий к ней спиной, зашевелил локтями, и поверх мелодии прозвенело несколько спутанных нот. Офелия почувствовала, что глаза защипало от слез. Что это? Остальные вдруг начали напевать в тон музыке. Один из них вскинул руку, и все резко понизили голоса; несколько голов повернулось в сторону операторской, где сейчас должна была спать Офелия. Среди людей этот жест означал бы: тихо, не разбудите. Но они не люди. О чем они думают? Офелия присела на корточки, прислонившись к стене; она больше не смотрела, а только слушала. Вместе их голоса звучали немного шероховато – не гладкая ткань, а ворсистое полотно грубой вязки. И ее ушам это нравилось – как и рукам ее больше нравилась толстая мягкая пряжа, чем тонкая нить.

Она даже не заметила, как заснула, убаюканная их музыкой, а когда проснулась, они стояли над ней. Она задремала полусидя, привалившись к стене; шею защемило, а во рту стоял гадкий кислый привкус. Офелия захлопала глазами. Один из них все еще держал свои музыкальные трубки. Он поднес их ко рту, выдувая мягкие шелестящие звуки, которые легко можно было спутать с дуновением ветерка между домов, если бы не их поразительная чистота. Существо наклонило голову.

Спрашивает, слышала ли она, как они играли? Разбудила ли ее музыка? Или, может, наоборот, усыпила? Она не знала. Ей просто нравилось звучание. Она подняла руку – дескать, продолжай играть, не останавливайся, – и существо протянуло ей свой музыкальный инструмент.

Семь гладких трубок, связанных между собой бечевкой из тонких, как ниточка, травянистых волокон. Офелия склонилась над инструментом, чтобы рассмотреть поближе. Кто-то нарезал траву на узкие ленты, потом сплел из них жгуты – между прочим, с большой аккуратностью, – а потом перевил получившиеся жгуты между собой и скрепил ими трубки. Сами трубки были легкие, как птичьи кости или стебли камыша, и выкрашенные в насыщенный красный, так что сказать, какого цвета они были изначально, было невозможно. Если, конечно, это не их природный цвет. От инструмента пахло существами – сильный запах, не поддающийся описанию.

Чужак поднес руку ближе и указал на конец трубок. Офелия заметила вырезанные в них крошечные желобки. Она наугад подула в одну из трубок – звук получился отнюдь не музыкальный, а резкий и хриплый. Она попробовала другую трубку – результат тот же.

– Простите, – сказал она, протягивая инструмент назад. – Я не умею.

Ей показалось, что на лице существа мелькнуло самодовольство. Оно с триумфом выдуло сложную трель и выжидательно посмотрело на нее.

Офелия широко улыбнулась:

– Очень красиво. Хотелось бы мне так уметь.

Она посмотрела на остальных. Один из чужаков держал сосуд из тыквы-горлянки, покрытый бисерной сеткой. Он встряхнул тыквой, и Офелия услышала тот самый легкий перекатывающийся звук. Чужак протянул инструмент ей. Офелия взяла и потрясла, вспоминая ритм из детства – песенку, под которую они с Кейтано танцевали. Пальцы ног невольно зашевелились, пока она пыталась подладить звучание инструмента под воспоминания. К шелесту горлянки вдруг присоединился гулкий стук, и Офелия удивленно вскинула голову. Один из чужаков постукивал себя по боку палкой – палкой, весьма напоминающей кость. Она сбилась, снова нащупала ритм. Один из них зацокал по полу длинными черными когтями. Тот, что держал трубки, снова начал наигрывать мелодию.

Офелия пыталась сосредоточиться на своем ритме, но то и дело сбивалась, отвлекаясь на другие звуки. Наконец она сдалась и начала просто трясти горлянку вверх-вниз. Существа производили целую гамму звуков, которые причудливо, но приятно переплетались между собой. Когда у Офелии устала рука, она бросила трясти тыквой и стала просто наслаждаться музыкой. Она и не подозревала, каково это – создавать музыку вместе с другими… Это было здорово, хотя было бы еще лучше, если бы она понимала, что они делают.

Когда существа закончили, Офелия с широкой улыбкой вернула им горлянку и встряхнула руками, показывая, почему перестала играть. Возможно, стоит поискать старые кубы – те, что поселенцы ставили на развлекательные вечера, – и дать им послушать человеческую музыку. Конечно, кубов в поселке осталось немного: люди объединили свои коллекции, когда основали колонию, но, улетая, разобрали любимые записи.

Завтра. Сегодня она слишком устала и с удовольствием легла бы досыпать. Покряхтывая, Офелия поднялась на ноги и поплелась по коридору в операторскую. Существа проводили ее взглядом, но следом не пошли. Она закрыла за собой дверь, улеглась на свое убогое ложе, гадая, продолжат ли существа играть. Если и продолжили, то она этого уже не слышала. Она проснулась, когда один из них стукнул в дверь, – проснулась рывком, обмирая от страха. Но никто не пытался к ней вломиться. Совсем не как в ту ночь, когда она проснулась от стука, когда тень в тенях ломилась к ней, желая ее – желая, невзирая на отказ. Офелия сидела в постели неподвижно, пока дыхание не успокоилось. Это совсем не то же самое. Когда поверх оглушительного рева крови в ушах она