Жанель не была сказочной красавицей, однако по шаловливой, избалованной дочери богача Жузбая сохли сердца многих щеголей в округе. Она, бывало, дни просиживала у круглого зеркала, разглядывая свои длинные, волнистые волосы, блестящие, большие глаза, небольшой, аккуратный носик, пухлые, сочные губы. Особенно привлекательны были румяные, словно кровь на снегу, щечки, гладкая, нежная, как хлопок, шея, упруго вздымавшиеся под платьем острые девичьи груди. (Нынешняя Жанель, прожившая добрую половину четвертого десятка, — лишь подобие, тень той, не знавшей забот и горя байской шалуньи.)

Каков же он, ее суженый, ее будущий супруг? Красавец? Умница? Или батыр небывалый? Бекбол, избранник ее сердца, не был ни тем, ни другим, ни третьим. Красивым, умным, храбрым представлял ей его Агабек. На самом же деле это был самый что ни на есть беспомощный, забитый тихоня, из тех, что и муху не обидят. Перед ловким, удалым ухарем Агабеком он сильно проигрывал, отставал, как говорят, на целое кочевье. Иногда взлелеянный в мечтах любимый мерещился в глазах Жанель в образе Агабека…

И теперь Агабек вырвал ее из тенет слежки и подозрений. Какой джигит! Истинный, верный друг! Ради них, ее и Бекбола, не раздумывая, пошел на риск…

Ехали рядом, стремя в стремя. Возбужденная ночным побегом, благодарная смелому джигиту, она слегка склонилась к нему с седла, прижалась плечом. В ответ он сильной рукой обхватил, обнял ее за талию.

— Спешимся. Дадим коням передышку. А то при виде запаленных коней у любого подозрения возникнут, — натянул поводья Агабек.

Что ж… И то верно.

Спешились, спутали коней, опустились на высокую, по пояс, зеленую траву. Жанель еще дома переоделась во все мужское. Теперь ей стало жарко, душно. Она сняла круглую шапку из выдры, расстегнула шелковый ча-пан и, упав навзничь, с наслаждением вытянулась на мягкой, душистой траве. Сейчас, в эту. лунную ночь, она показалась Агабеку сказочной феей. Он невольно притянул ее к себе. Маленькие, острые глазки странно блеснули, потом посмотрели на нее с мольбой. Она рванулась, пытаясь высвободиться, но тот с мрачной решимостью подмял ее, нетерпеливо зашарил руками. Она еще раз попыталась вырваться, но неизведанное, хмельное чувство овладело ею. Слабея, она подумала: "Ну, и пусть… Друг ведь… Господи, да что же это я?!" На мгновение все вокруг исчезло: и добродушно сияющая луна, и подмигивающие звезды, и стрекот кузнечиков в ночной степи, и слезами исходившая там, в ауле, мать, и ее избранник, Бекбол, ожидавший ее в нетерпении за оврагом. Ей почудилось, будто она проваливается в бездну…

Кони навострили уши, замерли, укоризненно покосились на них.

…Первым, что она увидела, распахнув мокрые от слез ресницы, было звездное небо. Прямо над ее головой сорвалась и стремительно упала яркая звездочка…

Только тут она очнулась, вздрогнула, быстро вскочила. Агабек был возле лошадей. Шатаясь, подошла она к нему, повисла на шее.

— Боже, что я наделала?! Как я теперь покажусь Бекболу?!

Агабек, подтягивая подпругу, презрительно цокнул и отвернулся.

— Нашла, кого бояться. Этот раззява ничего и не заметит.

Жанель возмущенно уставилась на его жирный затылок.

— Да как ты смеешь?!

Никогда и никем так не оскорбленная, она чуть было не задохнулась от гнева. Подняв кулачки, она хотела ударить его по широкой, равнодушной спине, но вместо этого, бессильно опустив руки, горько разрыдалась.

Испуганный Агабек обнял ее и начал целовать заплаканные глаза.

— Не бойся. Я ведь всегда рядом с тобой…

А Бекбол и в самом деле ничего не заметил. Зажили они ладно, мирно. Жанель не избегала встреч с Агабеком. Родители и богатые родичи ее подняли было тяжбу, требуя платы за непослушную дочь, однако молодые не робели, чувствуя поддержку новой власти. Да и старший брат Агабека, Бабабек, работавший в Оренбурге, в наркомате, помог им…

Жанель казалось, что она в равной мере любит и Бекбола, и Агабека, и была уверена, что они оба привязаны к ней. Оказалось не так. После того, как родился ребенок, и она малость поблекла, да появились первые морщинки на лице, Агабек охладел к ней, стал сторониться ее. Немало ночей провела она в слезах.

А Бекбол, тот самый тихоня, мямля, со временем неузнаваемо изменился, стал одним из первых активистов в ауле. Бывший бедняцкий сын, голодранец, еще недавно не имевший ни кола, ни двора, после того, как окончил краткосрочные курсы ликбеза, будто заново родился. Он обрел внутреннее достоинство, научился ярко и доходчиво говорить, агитировать. И люди прислушивались к его словам.

Потом, когда создавались колхозы, его избрали председателем аулсовета. Пошел было Бекбол в гору, на радость родичей и особенно старика Туякбая, да коротка оказалась жизнь бедняги. Заболел совершенно неожиданно, денька два мучился, корчился в судорогах и умер неизвестно отчего. Родственники Жузбая, помогавшие обмывать покойника, говорили потом:

— У зятька-то нашего тело сплошь в синих пятнах. Видно, аруах[8] его покарал. Да, да! Слишком горло драл несчастный, бедностью своей выхвалялся, хорошим людям житья не давал. И вот пришла расплата…

Кого под "хорошими людьми" подразумевали состоятельные родичи, Жанель знала, но она представляла смутно, чем именно не угодил им Бекбол. Верно, он люто ненавидел всех богачей. Говорили, будто именно он замахнулся дубинкой на ее род, он, Бекбол, якобы, накликал на него беду… И даже, когда отпрыски Жузбая попали под конфискацию и расшвыряло по белу свету всех ее братьев и родственников, в душе Жанель вспыхнуло недовольство, смешанное с досадой к покойному мужу… Впервые испытала она к нему такое отчуждение.

Чувство это, однако, вскоре прошло. И она стала вспоминать мужа с жалостью, сознавая вину перед ним. стыдясь супружеской измены.

И Агабека, как ей казалось, она забыла. Единственной радостью стали отныне ее птенцы — Нуртай и Айзат. В них одних видела она теперь смысл жизни, и силком сдерживала острое желание, иногда огнем вспыхивавшее в молодом теле. Обуздывала, гасила холодом рассудка. Да и Агабек, став баскармой, не обращал на нее внимания. Напоминал о нем только старый Туякбай, свекор ее, который каждый вечер перед сном крепким, непотребным словцом поминал его. Это стало вроде бы вечерней молитвой старика. Вот уже более десяти лет доставалось Агабеку от него.

Когда Нуртаю принесли повестку, Туякбай отправился к Агабеку. Председатель тогда был в силе. Хочет — казнит, хочет — помилует. Одним словом, и царь, и бог. Повестки в то время мусолились в карманах председателей колхозов и аулсоветов. Зная это, Туякбай сходу набросился на