– Волне возможно, полиция еще не установила, что Ханна – их дочь, – Лиззи пожала плечами. – Рано или поздно эта информация дойдет до тех, кто ее ищет, и после этого известят Джонсонов. Ты только об этом Дженни не говори, хорошо? Да и вообще никому не сообщай. Я знаю, что могу на тебя положиться.

«Она уверена, что мне можно довериться и я никому об этом не расскажу», – подумал Рив. Ему стало стыдно. Дженни тоже считала, что ему можно доверять.

– Зачем ты мне рассказала? – спросил он. Его голос звучал очень устало. А вдруг Лиззи почувствует, что что-то не так? Вдруг поймет, что ему на самом деле нельзя доверять?

– Когда я об этом узнала, так обрадовалась, что захотела с тобой поделиться, – ответила сестра. – Ханна представляла для всех огромную опасность. Счастье – это очень хрупкая вещь. Если бы она была жива, это могло бы сильно испортить жизнь как Дженни, так и ее родителям. Вполне возможно, они уже никогда не смогли бы быть счастливыми.

Он был приятно удивлен тем, что в глубине души Лиззи оказалась нежной и вдумчивой. Все его мольбы по радио были сплошной фальшивкой, посмешищем для всех. Вот настоящая молитва, которая стоит того, чтобы ее произнести: «Господи, пожалуйста, очисти мою душу. Не дай мне сломаться в тяжелый и ответственный момент».

Лиззи ела виноградинку маленькими кусочками. Как это вообще возможно? Не проще ли съесть целиком? Вообще-то виноград – это даже не еда. Неожиданно Рив почувствовал, что ужасно проголодался.

– Лиззи, а ты совершенно уверена в достоверности этой информации? – спросил он, вставая и думая, что надо пойти на кухню и сделать себе многослойный, гигантский бутерброд. – Ты уверена, что Ханна мертва?

Чувство нежности было для Лиззи чувством исключительно мимолетным, поэтому она почти с ненавистью уставилась на брата, который смел подвергнуть сомнению ее слова.

– Ее похоронили на территории округа Лос-Анджелес. Я видела официальные документы.

– Возможна ли ситуация, в которой кто-то выдает себя за нее? – спросил он.

– Зачем кому-то выдавать себя за эту жалкую женщину?! – резко ответила Лиззи. – Она даже не смогла быть нормальной сектанткой. Я совершенно уверена, что она мертва.

Мать обнимала и слегка покачивала Дженни. Она не обнимала и не раскачивала ее более двенадцати лет.

– Мама, прости, – говорила девушка, обливаясь слезами. – Мы с Джоди и Брайаном договорились, что не будем рассказывать об этом родителям. Все настолько ужасно, что решили вас от этого избавить. Я не хотела говорить, потому что ты столько горя натерпелась. Но моя вторая мама уже не настолько сильна. Я не знаю, что мне делать.

«Все это действительно очень больно и сложно, – подумал Брайан. – Слава богу, я здесь самый младший и мне не надо делать вид, что я в состоянии решить все проблемы».

Мама гладила Дженни по волосам. Брайан смотрел на них и неожиданно осознал: его мать успокаивала не шестнадцатилетнюю Дженни Джонсон, а трехлетнюю Джен Спринг.

– Что случилось, дорогая? – с нежностью спросила мама. У нее был голос человека, который может одним поцелуем сделать жизнь лучше и проще.

Но Дженни была не в состоянии произнести и слова.

– Только не я, – быстро сказал Брайан.

Поэтому обо всем, что произошло, рассказала Джоди. Поведала все, ничего не утаивая.

Мамины руки продолжали гладить дочь по голове, но лицо приняло суровое выражение. Она посмотрела на Джоди и Брайана, у которых были такие же волосы, как у Дженни, потом, казалось, ее взгляд уставился в темноту. Казалось, она смотрит в прошлое, которое неожиданным образом снова дало о себе знать.

– И вот теперь Рив ей названивает, – закончила Джоди. – Просит прощения и говорит, что ему не дают возможности объясниться. Словно его действия требуют какого-либо объяснения, кроме утверждения, что он – просто мразь. Он даже хочет, чтобы Дженни его простила.

Мама молчала. Только гладила волосы дочери и медленно раскачивалась.

Когда наконец девушка наплакалась и расправила плечи, когда по кругу прошла картонная коробка одноразовых салфеток Kleenex, а Брайан достал всем по бутылке колы, миссис Спринг заговорила:

– Я горжусь тобой, дорогая. Ты стараешься защитить маму с папой. Ты понимаешь, что они могут не перенести такого удара, поэтому ничего не говоришь. Ты сильная, Дженни. И я тобой горжусь.

В комнате было тихо. Брайан чувствовал, как солнце припекает спину. Бутылка кока-колы в руке была холодной, и он слышал, как маленькие пузырьки поднимались со дна и с тихим треском лопались на поверхности, словно это были их сердца.

– Что мне теперь делать? – спросила Дженни.

О, этот извечный вопрос: «А что дальше?»

– Жить дальше. Оставить боль в прошлом. У нас есть одна чудесная возможность – оставить позади то, что было. То, что тебя когда-то украли. Ханна – тоже в прошлом. Те потерянные двенадцать лет нашей семьи – тоже в прошлом. А теперь, мне кажется, тебе пора оставить в прошлом и Рива.

В тот момент, когда Рив впился зубами в огромный бутерброд с индейкой на ржаном хлебе, ему казалось, что жизнь налаживается. Он сможет вернуть Дженни, он сможет…

Нет, стоп.

Не сможет.

В этом смысле смерть Ханны ничего не изменила. Голос Рива оставался голосом, который принес ей много боли. Дженни не была вещью, за которой можно было сходить и принести. Если бы только он мог рассказать ей то, что сообщила Лиззи! Но она совершенно справедливо имела право его заткнуть, потому что он, как компьютерный вирус, превратил ее из человека по имени Дженни в программу под названием «Дженни».

Надо держаться от WSCK подальше, как Ханне от сект, а алкоголикам от бутылки. Может, Винни был прав, может, Рив действительно подсел на звук собственного голоса?

Он глубоко засунул руки в карманы штанов и вышел на задний двор, где росли сосны. Его появление спугнуло стайку синиц и овсянок.

Ему не терпелось поделиться с миром потрясающими новостями – тогда на радио позвонила не Ханна! Но никого это известие совершенно не волновало. Надо было научиться перестать делиться великими новостями. Именно это качество и загнало его в угол, в котором он сейчас оказался. Все от того, что он слишком любил делиться.

Джоди задумалась, а что она должна оставить в прошлом.

«Я позволяю Риву и какой-то радиостанции диктовать условия моей жизни. Я позволяю ему решать за меня, в каком колледже учиться и в каком городе жить. Я хочу, чтобы этот Рив стал частью прошлого. Я хочу принимать решения, не оглядываясь на него».

Ей стало как-то легче на душе. Будущее будет таким, каким она его сама сделает.

Брайан думал о прошлом и об истории. Она для него была чем-то живым. История и прошлое его семьи будут жить так долго, пока живы члены семьи. Можно ли забыть плохое? И стоит ли? Может, никогда не стоит забывать прошлое и историю? Может, стоит помнить плохое, чтобы оно никогда не повторялось? И помнить хорошее, чтобы в будущем его стало больше?