А по мне, этот мэтр – пустозвон,

         Жжет его сочинительства зуд,

         С жаром точно таким же поют

         Те, что наняты для похорон.

         И десятый – Эблес де Санья,

         Он скулит, словно пес от битья,

         Женолюб, пострадавший от жен;

         Груб, напыщен, и слыхивал я,

         Что где больше еды и питья,

         Предается он той из сторон.

         Ратным подвигам храбрый Руис

         С давних пор предпочтя вокализ,

         Ждет для рыцарства лучших времен;

         Погнут шлем, меч без дела повис —

         Мог тогда только выиграть приз,

         Когда в бегство бывал обращен.

         И последний – Ломбардец-старик,

         Только в трусости он и велик;

         Применять заграничный фасон

         В сочинении песен привык,

         И хоть люди ломают язык,

         Сладкопевцем он был наречен.

         А про Пейре Овернца молва,

         Что он всех трубадуров глава

         [Что поет он лягушкой ква-ква][54]

         И слагатель сладчайших канцон;

         Что ж, молва абсолютно права,

         Разве что должен быть лишь едва

Портрет Элеоноры. Художник К. Крафт

         Смысл его темных строк пояснен.

         Пел со смехом я эти слова,

         Под волынку напев сочинен.

Не будет тайной то, что, конечно, жившие при дворе трубадуры, славословя Элеонору, словно куры, «питались из ее рук», и это отмечали зложелательные хронисты, как правило, обижавшиеся на куртуазных стихоплетов. Их можно понять – сами они пишут вещи серьезные, солидные, а пребывают практически в нищете. Но не стоит думать, конечно, что любовь к прекрасной королеве была сугубо покупной – этому противоречит то, что ее воспевали франко-немецкие ваганты, это беспокойное сборище «вечных студентов», разорившихся купцов и ремесленников, попов-расстриг и беглых монахов. Переводчик их поэзии Л. Гинзбург полагает, что в нижеприведенном примере имеется в виду не кто иной, как Элеонора Аквитанская:

          Когда б я был царем царей,

          Владыкой суши и морей,

          Любой владел бы девой,

          Я всем бы этим пренебрег,

          Когда проспать бы ночку мог

          С английской королевой…

Глава 7

Кризис 1173 года: «восстание принцев». Львица в клетке

Убийство Бекета катализировало процесс распада королевской семьи: Генрих-младший очень страдал, ведь покойный был его учителем с 7‐летнего возраста – авторитетным, почитаемым и (в хорошем смысле слова) любимым. Когда он восстал против отца, он послал письмо папе римскому; оно сохранилось. От него веет, конечно, некоторым лицемерием – словно юный король прикрывается своим учителем, но характерно, что Генрих-младший представляет это убийство как оправдание своего бунта против отца: «Я умалчиваю об оскорблениях, относящихся собственно ко мне, чтоб рассказать о том, что подействовало на меня всего сильнее. Отъявленные разбойники, убившие в самом храме моего духовного отца, славного мученика Христова, святого Фому Кентерберийского, остались целы и невредимы; они продолжают существовать на земле; после такого ужасного преступления их не преследовало никакое действие королевского правосудия[55]. Я не смог снести такого нерадения, и это было первой и важнейшей причиной настоящей ссоры. Кровь мученика вопияла ко мне; я не мог отмстить за него и воздать должные ему почести; но я оказал ему, по крайней мере, мое уважение; посетив его гробницу всенародно и к великому удивлению всего королевства. Мой отец за это на меня чрезвычайно разгневался; но я, конечно, не устрашусь оскорбить отца, когда дело идет о поклонении Христу, для которого мы должны оставлять отца и мать[56]. Вот начало наших раздоров. Окажи мне внимание, святейший отец, и обсуди мое дело; оно будет действительно правое, если будет оправдано твоей апостольской властью».

Ответа на то, виновен ли король в устранении своего бывшего друга, а теперь – лютого врага, прикрывавшегося авторитетом Церкви и папы, не существует. Прямых доказательств нет, но Генрих в итоге оказался слишком слаб, чтоб бороться с Церковью (папа, как обычно, применил интердикт и иные методы убеждения, у гроба Бекета вдруг стали «совершаться» всеразличные «чудеса», экзальтирующие народ[57] – и т. п.). Принеся клятву в том, что он не желал смерти Бекета, король тем не менее взял вину убийц на себя, принес прилюдное покаяние у гробницы убиенного, сопровождавшуюся бичеванием (! – 21 мая 1172 г.), вернул Церкви все привилегии и добавил новых, и даже признал вассальную зависимость Англии от папы и согласился на выплату своеобразной дани, именуемой «денарий св. Петра» (кроме того, папа еще здорово «раскрутил» короля по многим дорогостоящим мелочам вроде содержания 200 рыцарей в Святой земле, строительства богоугодных заведений, новых монастырей и т. п.). Не исключено, что папа похлопотал за невестку, и Генрих вновь был вынужден короновать своего сына, на сей раз – вместе с его женой, дочерью Людовика VII, который наверняка млел от удовольствия, наблюдая за тем, как Церковь гнет в бараний рог этого английского Геракла, его соперника во всем – и в том числе в обладании прекрасной Элеонорой… Метко заметила известная исследовательница средневековой Англии Н. Басовская: «Во время долгого правления Генриха II противоречия между английским и французским королевскими домами возникали каждый год. Правда, они были еще очень похожи на большую семейную ссору между двумя мужьями Алиеноры Аквитанской».

Но вернемся к убийству Бекета. Так действует ли в данном случае старый юридический закон – «Ищи, кому выгодно»? По ходу дела и по таким последствиям, вряд ли это оказалось королю выгодно. Значит, либо не просчитал все, не продумал, либо права другая версия, суть которой в следующем. Узнав об очередном акте Бекета, король в ярости воскликнул: «Да избавит меня кто-нибудь от этого проклятого попа!» Слышавшие это феодалы то ли восприняли желание за приказ, то ли, таким вот образом, решили услужить, вроде как медведь из суфийской притчи, отгонявший от спящего друга-человека мух, а потом, когда одна из них села на лоб спящему, взял камень, да и ударил по мухе, вышибив при этом другу все мозги. Короче говоря, четверо рыцарей изрубили архиепископа мечами, и расхлебывать это дело королю пришлось порядка двух лет.

Отношение Элеоноры к Бекету историками трактуется и освещается по-разному – от определенной ревности из-за слишком долгого времени, которое канцлер отбирал со своими делами у ее мужа, и потому холодности – до попыток заступиться за опального святителя перед Генрихом. Одно вполне не исключает другого – менялись события и