считал «куцей», «остановившейся на полдороге», ибо, свергнув феодальную династию Бурбонов, она не пошла далее буржуазной монархии Луи-Филиппа. Он описывает различные политические партии, сталкивающиеся между собой в этот сложный период: тут были и роялисты, и бонапартисты, и хартисты, и орлеанисты, и анархисты, и наконец республиканцы, представленные в романе Гюго Анжольрасом и его товарищами из «общества друзей азбуки» (АВС — звучащее, как abaiss*, т. е. униженный, обездоленный и т. д.). Особую роль отводит Гюго молодым людям из этого общества, которых он называет «родными сынами французской революции» («самый легкомысленный из них становился серьезным, произнося «восемьдесят девятый год»); писатель показывает их идейные искания, споры, пути прихода передовой интеллигенции к союзу с рабочим классом, который, как это хорошо понимает Гюго, является ведущей революционной силой.

Духовную эволюцию молодого поколения, которому в конце 20-х и начале 30-х годов было немногим более двадцати, Гюго прослеживает на примере Мариуса. Это Сложный и многогранный характер, играющий важную роль в концепции «Отверженных». Описывая драматический разрыв Мариуса с его дедом — старым консерватором Жильнорманом и «открытие» отца — полковника Понмерси, который отдал жизнь служению «наполеоновскому мечу», Гюго 60-х годов, давно уже преодолевший бонапартистские иллюзии собственной юности, критически замечает, что, «восторгаясь гением», Мариус заодно «восторгался и грубой силой». В дальнейшем Гюго проводит Мариуса по пути политического прозрения, который он прошел сам.

Мариус, влюбленный в Козетту, Мариус, интимный дневник которого является типичным образцом романтического лиризма, где любовь трактуется как «небесное и священное» единство двух существ, как «звездные лучи», проникающие в души, недоступные для грубых страстей, очень близок романтическим героям из драм Гюго 30-х годов. Однако этого романтического героя автор ставит здесь в реальную обстановку и заставляет приобщиться к передовым политическим движениям его времени. Он приводит его в «Общество друзей азбуки» и делает одним из героических защитников июньской баррикады. А пламенный Анжольрас завершает его политическую эволюцию, разрешая сомнения, возникшие в душе Мариуса: что справедливее? Культ Наполеона, к которому он пришел, отбросив роялистские иллюзии, или же новые республиканские идеалы, провозглашаемые его молодыми друзьями? Вслед за Анжольрасом Мариус от идеализации Империи приходит к защите республиканской баррикады.

В образе Мариуса с его постепенным идейным возмужанием под воздействие конкретной жизненной обстановки особенно наглядны уроки реализма, которые автор «Отверженных» вобрал в свое творчество во второй половине века. В образе же Анжольраса, представленного в романе со сложившимся миросозерцанием («целомудренная, здоровая, стойкая, прямая, суровая, искренняя натура… человек с крепким душевным костяком», — говорит про него писатель) воплотилось характерное для Гюго понимание неизбежности революции, выраженное со всем блеском романтической патетики. Не случайно республиканские герои 1832–1834 гг., которые, по словам Энгельса, были тогда действительно представителями народных масс[68], вошли в произведения крупнейших французских романистов как реалистического, так и романтического направления. Не только Гюго и Жорж Санд в «Орасе», но и Бальзак в «Утраченных иллюзиях» изобразили их как лучших людей своего времени.

Напоминающий Сен-Жюста и, по мысли Гюго, непосредственно продолжающий традиции 93-го года, Анжольрас сочетает в себе гуманистическую мечту и суровую непреклонность, способность к состраданию и непримиримость к врагам. Об этом говорит все его поведение на баррикаде: казнь полицейского шпиона, пытавшегося скомпрометировать революционную борьбу, и суровое наказание, которому он сам подвергает себя за убийство человека; наконец, знаменитая речь «с высоты баррикады», представляющая собой образец революционной патетики и социальной утопии самого автора «Отверженных».

За кровопролитием и насилием, неизбежными для революционного восстания, гуманист Гюго сумел разглядеть великую цель — благородную битву за всечеловеческое счастье, вложив в уста Анжольраса прекраснейшую апологию революции, которую когда-либо создавала художественная литература XIX в.

«Граждане, что бы с нами ни случилось нынче, ждет ли нас поражение или победа, — все равно, мы творим революцию. Подобно тому, как пожары озаряют весь город, революции озаряют все человечество», — говорит Анжольрас с высоты баррикады, за несколько часов до ее гибели вдохновенно мечтая о будущем, которое он и его товарищи хотят завоевать людям: «Граждане, девятнадцатый век велик, но двадцатый будет счастливым веком… Не будет больше голода, угнетения, проституции… Настанет всеобщее счастье… Друзья, мы живем в мрачную годину, и я говорю с вами в мрачный час, но этой страшной ценой мы платим за будущее. Революция — это наш выкуп. О, человечество будет освобождено, возвеличено и утешено! Мы заверяем его в том с нашей баррикады… Братья, кто умрет здесь — умрет в сиянии будущего, и мы сойдем в могилу, всю пронизанную лучами зари» (8, 28–30).

Совсем иными художественными средствами создан третий герой июньской баррикады — маленький Гаврош, революционный пыл которого вызван отнюдь не патетическим устремлением к идеалу, как у Анжольраса, и не идейной эволюцией, как у Мариуса, а просто его социальным положением нищего и беспризорного ребенка, не имеющего ни крова, ни пропитания и инстинктивно ненавидящего сытых буржуа. Ни в малейшей степени не романтизируя Гавроша, Гюго создает незабываемый — героический и трогательный — образ парижского гамена.

Любовь к детям — одна из характерных черт гуманизма Гюго, особенно ярко воплощенного в «Отверженных». Маленькая Козетта, оставленная на попечение хищного семейства Тенардье, которое превратило ее в свою беззащитную жертву; Гаврош, живущий фактически на улицах Парижа; его маленькие братишки, также вышвырнутые на улицу и оказавшиеся еще более беззащитными, чем он сам, — истории этих детских жизней составляют сами по себе красноречивые страницы романа.

Но это не все. Третья часть «Отверженных» открывается главой, целиком посвященной проблеме детской беспризорности, и она не случайно называется «Париж, изучаемый по его атому». Ибо для Гюго уличный мальчишка, гамен, представляет собой типический парижский характер. Такое понимание гамена позволяет писателю всемерно углубить поставленную проблему беспризорного детства.

Интересно, что Гюго связывает своего гамена с раблезианскими традициями во французской культуре («С него сталось бы присесть под кустик и на Олимпе; он мог бы вываляться в навозе, а встать осыпанным звездами. Парижский гамен — это Рабле в миниатюре» — 7, 10). Именно в характеристике гамена проявляется юмор Гюго, которым в романе «Собор Парижской богоматери» окрашена фигура незадачливого поэта Гренгуара. С ласковой улыбкой писатель рассказывает, что гамен обожает уличный шум, что он рад всякому скандалу и терпеть не может попов. Две вещи, которые он страстно желает, но никак не может достигнуть, — это «низвергнуть правительство и починить свои штаны». Именно в таких выросших в нищете мальчишках автор подмечает зародыш бунта и готовность драться за революцию. «Пути его развития неисповедимы, — говорит Гюго. — Вот он играет, согнувшись, в канавке, а вот уже выпрямляет спину, вовлеченный в восстание. Картечи не сломить его дерзости: