Вся история Жана Вальжана, стоящая в центре рома-па «Отверженные», строится на драматических столкновениях и резких поворотах в судьбе героя: Жан Вальжан, разбивающий оконное стекло булочной, чтобы взять хлеба для голодных детей сестры, и осужденный за это на каторжные работы; Жан Вальжан, возвращающийся с каторги и гонимый отовсюду, даже из конуры собаки; Жан Вальжан в доме епископа, у которого он пытался украсть серебряные ножи и вилки и получил их в подарок вместе с серебряными подсвечниками; Жан Вальжан, ставший влиятельным мэром города, и умирающая Фантина, которая умоляет спасти ее дитя; Жан Вальжан в столкновении с «недреманным оком» правосудия — Жавером; Жан Вальжан в «деле» Шанматье, которое возвращает его в положение преследуемого каторжника; подвиг Жана Вальжана, спасающего матроса с военного корабля «Орион», и его бегство с каторги, чтобы выполнить обещание, данное Фантине; Жан Вальжан с крошкой Козеттой на руках, преследуемый Жавером с его полицейскими молодчиками по темным улочкам и закоулкам Парижа, и неожиданное спасение в женском монастыре на улице Пикпюс; затем, через несколько лет, Жан Вальжан в воровском притоне Тенардье, один против девяти негодяев, связанный ими и все же сумевший освободиться, перерезав веревки с помощью старой монетки каторжника; наконец, Жан Вальжан на баррикаде, где оп никого не убивает, но спасает от смерти двух людей: Мариуса и своего преследователя Жавера, и т. д.

Многие из этих драматических катаклизмов в судьбе Жана Вальжана составляют некую «детективную» часть «Отверженных». Не случайно автор указывает на ту особенность в характере своего героя, что он «всегда имел при себе… две сумы: в одной из них заключались мысли святого, в другой — опасные таланты каторжника. Он пользовался то одной, то другой, смотря по обстоятельствам». Когда писатель раскрывает «мысли святого» — его повествование приобретает нравственно-поучительный характер; когда же на передний план выдвигаются «таланты каторжника» — «Отверженные» становятся увлекательным приключенческим романом, в котором эпизоды засад, поисков, преследований и адских козней чередуются со сценами геройских деяний и чудесных спасений.

Стремительное и скачкообразное развитие романтического характера, с его резкими поворотами и способностью к внезапному преображению под воздействием добра, свойственно не только Жану Вальжану, но даже и его антиподу — Жаверу. Доброта, проявленная по отношению к нему Вальжаном, который отпустил его на волю вместо того, чтобы расстрелять на баррикаде, где он присутствовал как шпион правительства, впервые в жизни внесла в прямолинейный ум Жавера «отпечаток душевной тревоги». Эта своего рода цепная реакция добра (епископ Мириэль — Жан Вальжан — Жавер) чрезвычайно важна для концепции романа. Автор намеренно приводит верного стража «законности» Жавера, не привыкшего рассуждать, к страшной для него мысли, что каторжник Жан Вальжан «оказался сильнее всего общественного порядка». Ему даже приходится признать «нравственное благородство отверженного», что было для него «нестерпимо».

Так Жавер теряет почву под ногами. В нем, как некогда в Жане Вальжане, происходит решающий нравственный переворот. Ведь до сих пор его идеал заключался в том, чтобы быть безупречным в своем служении закону. Однако добро, по Гюго, выше закона, установленного обществом собственников. Поэтому оно толкает Жавера к страшному для него открытию, что «в своде законов сказано не все», что «общественный строй не совершенен», что «закон может обмануться», «трибуналы— ошибиться» и т. д. Все, во что этот человек верил, «рушилось». Эта внутренняя катастрофа — отступление сил зла перед добром, которое несет в себе Жан Вальжан, — приводит Жавера к самоубийству.

Такова главная мысль «Отверженных», воплощенная в центральных характерах романа. В то же время сам Гюго определил свою книгу, как «драму, в которой главное действующее лицо бесконечность». Человек в ней — «лицо второстепенное» (6, 573), заявил он.

* * *

«Бесконечность» и грандиозность романа «Отверженные» определяются тем, что его главные характеры и главная интрига сопровождаются множеством чрезвычайно важных побочных проблем и философско-этических построений.

Прежде всего, в «Отверженных», так же как и в «Соборе Парижской богоматери», за действиями главных персонажей всегда стоит суд народа, т. е. отношение к людям и событиям со стороны многоголосой народной массы. При этом народный суд в романе-эпопее Гюго — это всегда правый суд. Народ восхищается праведной жизнью епископа Мириэля, жалеет маленькую Козетту, которая ранним утром, дрожа от холода, подметает улицу перед трактиром Тенардье, благоговеет перед мужественным поступком Жана Вальжана, когда он приходит в суд донести на себя, чтобы спасти неповинного Шанматье: «Все замерли… В зале ощущался тот почти благоговейный трепет, какой охватывает толпу, когда у нее на глазах совершается нечто великое». И другой подвиг Жана Вальжана, спасшего матроса, который повис над бездной, восторженно встречается народом: «Толпа принялась рукоплескать… женщины на набережной обнимались, слышен был единодушный, звучавший какой-то яростью умиления крик: «Помиловать его!» (6, 427).

Своих исторических персонажей — Наполеона и Бурбонов — автор также проводит через «суд народа». Сам Гюго уже двойственно относился к фигуре Наполеона в период завершения «Отверженных», отмечая, что Наполеон «одновременно и возвысил, и унизил человека». Однако воображение народа, как считает писатель, «обожествляло этого поверженного во прах героя». Совсем иначе относился тот же народ к королю Людовику XVIII, возвращенному в Париж силой иностранных штыков («Холодно глядел он на народ, отвечавший ему тем же. Когда король в первый раз появился в квартале Сен-Марсо, то весь успех, который он там стяжал, выразился в словах одного мастерового, обращенных к товарищу: «Вот этот толстяк и есть правительство»).

Иногда в своих многочисленных лирических и публицистических отступлениях от основного сюжета Гюго пылко воспевает скромного парижского простолюдина и заключенный в нем заряд революционной энергии, делая это в традициях чуть ли не гомеровского эпоса. «Речь идет об отечестве — он вербуется в солдаты; речь идет о свободе — он разбирает мостовую и строит баррикады. Берегитесь! Власы его напоены гневом, словно у эпического героя… Пробьет час, и этот обыватель предместья вырастет, этот маленький человечек поднимется во весь рост, и взгляд его станет грозным, дыхание станет подобным буре, и из этой жалкой тщедушной груди вырвется вихрь, способный потрясти громады Альпийских гор» (6, 159). Так говорит писатель в главе «У Бомбарда», как бы записывая эти соображения на полях секретного донесения префекта полиции, который докладывал королю, что «со стороны парижской черни не предвидится ни малейшей угрозы».

Мало кто из писателей того времени так явственно чувствовал колоссальную силу, заключенную в народе, как романтик Гюго. Вот почему в главе, которая называется: «будущее, таящееся в народе», он требует от философов, чтобы