и себя социалистом. Знаменательно, что Гюго, который в начале 30-х годов связывал романтизм с либерализмом, теперь отождествляет романтизм уже с социализмом: «Романтизм и социализм-одно и то же явление», — заявляет он.

С тезисом о народности романтического искусства самым тесным образом связана и борьба, которую Гюго ведет за «полезную», т. е. общественно-значимую, литературу против проповедников «искусства для искусства».

В шестой книге «Вильяма Шекспира», носящей заглавие «Прекрасное на службе у истинного», он резко возражает поклонникам «чистого» искусства, которые боятся, «как бы полезное не обезобразило прекрасного»; «Они дрожат при одной мысли, что нежные руки музы могут огрубеть, как у служанки. По их мнению, слишком близкое соприкосновение с реальным может привести к искажению идеала. Они боятся, как бы божественное не опустилось до человеческого. О! Как они ошибаются!» (14, 328).

Отстаивая со всей силой своего гигантского темперамента общественно-полезную литературу, защищающую интересы народа, Гюго высказывает такую замечательную мысль: «Прекрасное не опозорено тем, что оно послужило свободе и облегчению жизни человечества. Освобожденный народ — неплохое окончание строфы» (14, 346).

Мощный социальный пафос и страстная устремленность к будущему, свойственные творчеству Гюго второго периода, отражены в заключении к книге «Вильям Шекспир».

«Будущее торопит, — говорит писатель, обращаясь к своим собратьям. — Завтрашний день не может ждать. Человечеству нельзя терять ни одной минуты. Скорее, скорее, поспёшим. Ведь несчастные стоят на раскаленном железе. Они голодйы, их мучает жажда, они страдают… Довольно праздного искусства… Мечтатель должен стать открывателем; строфа должна требовать…

Толкать вперед, торопить, бранить, будить, подстрекать, вдохновлять — эта миссия, повсюду выполняемая писателями, и придает литературе нашего века столь могучий и самобытный характер» (14, 372–375).

4. Романы

«Труженики моря» и «Человек, который смеется»

Издавна присущее Гюго стремление к широкому охвату жизненных проблем особенно укрепилось в годы изгнания, когда им были созданы произведения такого исторического и философского масштаба, как «Отверженные» и «Легенда веков».

Приступая к роману «Труженики моря», писатель рассматривает человеческое бытие как борьбу с тремя враждебными ему силами: «Религия, общество, природа — вот три силы, с которыми ведет борьбу человек… Решая тройную задачу, он вступает в тройной поединок. И это — тройное свидетельство непостижимой сложности бытия» (9, 7), — говорит автор в кратком предисловии к роману, поясняя тут же, что перед человеком постоянно стоят препятствия, воплощенные в религиозных суевериях, социальных предрассудках и в стихийных силах природы.

Три основных романа Гюго соответствуют изображению трех названных препятствий, которые вынуждены преодолевать главные герои этих романов. «Собор Парижской богоматери», в центре которого стоит демонический образ архидиакона Клода Фролло, направлен против религиозного деспотизма, «Отверженные» — против социального неравенства и поддерживающего его законодательства. Новый роман — «Труженики моря», опубликованный в 1866 г., — раскрывает титаническую борьбу человека со стихиями природы. Он посвящен «уголку древней земли нормандской» — острову Гернсею, который долгие годы был пристанищем великого изгнанника.

Стихии природы представлены в «Тружениках моря» в характерных для Гюго грандиозных масштабах. Недаром такой проникновенный ценитель его искусства, как Бодлер, в статье 1861 г. заметил, что Гюго «чарует и опьяняет сила» и что «его неотвратимо влечет к себе всякий символ бесконечности, будь то море, небо… гомеровские или библейские гиганты, громадные и опасные животные». «Он, — говорит Бодлер, — играя, ласкает то, что испугало бы тщедушных; он движется в огромном мире, не испытывая при этом головокружения… Чрезмерное и громадное — естественная область Виктора Гюго»[72].

Это «чрезмерное и громадное» выражается прежде всего в эпитетах и сравнениях, которые Гюго широко использует в обширной вводной части, посвященной характеристике Ламаншского архипелага — месту действия романа. Здесь все бурно и величественно: волна резка и неистова; прибой бурлив; скалы походят на «огромных каменных жаб», «исполинских монахинь» или королей, восседающих «на массивных престолах». Все масштабы сознательно гиперболизированы автором: «величественные линии, величественное спокойствие природы… порой, в вечерний час, громадная туча… вычерчивает на бледном, сумеречном небе гигантский силуэт чудовищного кромлеха». Долины и холмы, которые теснятся вокруг Старой гавани, «словно зажаты в кулаке великана» (9, 19–22).

Человек, поставленный лицом к лицу с такой природой, характеризуется писателем как неустанный «грызун», в вечном напряженном труде меняющий лицо земли: «…вся природа в шрамах от ран, нанесенных ей человеком… Он приспособляет мироздание к нуждам человечества». Оптимистическая концепция человеческой деятельности, уважение к подвигу труда и преобразования природы выражается автором «Тружеников» в замечательных словах о том, что «тот, кто обречен на смерть, чья короткая жизнь лишь постепенное умирание, посягает на вечность. Человек пытается обуздать изменчивую природу во всех ее проявлениях… Ведь он хозяин вселенной. Он распоряжается в ней по своему усмотрению… Со всех сторон встают перед человеком преграды, но его ничто не останавливает. У него один ответ: он натиском берет все рубежи. Невозможное — всегда отступающий перед ним предел» (9, 57).

Мысль Гюго охватывает трудовую деятельность человека в широчайших масштабах всего земного шара («Человек работает, устраивая свой дом, а дом его — Земля»). У пего нет страха ни перед толщей земли, ни перед горным кряжем, ни перед могучей морской стихией. Он постоянно идет «на приступ необъятного». «Подчинись же, земля, своему муравью!» — таким патетическим восклицанием заканчивает писатель гимн человеческому дерзанию, который он создает в прологе к роману.

На фоне монументального сопоставления — человек-труженик и природа — разворачивается сюжет романа, который раскрывает несоответствие другого рода: между естественными законами человеческого сердца и противоестественной моралью буржуазного мира.

В «Тружениках моря», в отличие от других романов Гюго, относительно небольшое количество персонажей. Это старый Летьери — строитель и владелец первого парового судна, курсирующего в водах Ламанша, демократ и вольнодумец, вскормленный «молоком восемьдесят девятого года», чьими устами Гюго высказывает многие собственные суждения, в частности иронический взгляд на практику современной христианской церкви. Это помощники Летьери — Рантен и Клюбен, которые бессовестно обкрадывают его и в конце концов приводят к крушению его любимое детище — корабль «Дюранда». И это почтенный представитель англиканской церкви — доктор богословия Жакмен Эрод, который под маской религиозного благочестия являет собой яркий образчик буржуазно-деляческой морали.

Пытаясь утешить разоренного и убитого горем Летьери, потерявшего свой корабль, Жакмен Эрод советует ему вложить остаток его состояния в какое-нибудь выгодное коммерческое предприятие, занимающееся поставкой оружия русскому царю для подавления восстания в Польше или же эксплуатацией негров в Америке. Он, наконец, рекомендует Летьери поступить на судейскую службу. Но тот с возмущением отвечает, что не намерен служить ни царизму, ни рабству и не желает иметь дело с виселицами.

В кратком, но чрезвычайно выразительном словесном поединке между Летьери и Жакменом Эродом