Его везли к величественному пятиэтажному зданию, где раньше располагалась администрация города, а при немцах – гестапо. Ехать до него не более двух километров, предстоит сделать три поворота, прежде чем окажешься на главной улице. А дальше дорога следует по прямой.

Кумачев хорошо знал город. Мог ориентироваться в нем даже с закрытыми глазами, и путь, который предстояло проехать, помнил до самого последнего камня.

Двигатель «Студебекера» заработал на повышенных оборотах; пальцы недружелюбно забренчали; шестеренки завращались с повышенной нагрузкой. Машина еще не старая, но уже изрядно изношенная на военных дорогах, напоминала фронтового инвалида, у которого и сил-то уже не осталось, а он все продолжает хорохориться. Слаженная груда американского железа выдюжила: поднялась по крутому склону и, проявляя молодцеватость, стала бегло спускаться по выщербленному асфальту, слегка подпрыгивая на неровностях.

Кумачев прекрасно представлял улицу, по которой двигалась машина: тенистая, зеленая; клены, посаженные лет сто тому назад, поднялись к самым облакам, где переплетались между собой кронами.

По обе стороны от дороги стояли постройки разных исторических эпох. Австро-венгерские отличались помпезностью, на фасадах замысловатая рельефная лепнина и дворянские гербы. Польские здания выглядели немного поскромнее, уступали в высоте, фасады смотрелись попроще, а между ними вклинивались отдельные советские постройки с острыми шпилями на крышах.

Грузовик бодро съехал вниз, дальше следовал крутой поворот. Старшина невольно напрягся, осознавая, что лучшего места для атаки на машину найти будет трудновато. И не ошибся – прозвучал сухой треск автоматной очереди. Автомобиль дернулся и встал. Громко стукнула дверца кабины, прозвучала громкая отборная брань, и кузов с оглушительным стуком пробило несколько пуль. В ответ короткая пальба из двух автоматов.

Упав на пол кузова, старшина прикрыл голову руками, выжидал. Сейчас он всецело находился в воле случая.

– Назад! – прозвучал чей-то истошный вопль.

Двигатель натужно заревел, и машина попятилась. Стрельба усиливалась. Автоматные очереди раздавались теперь отовсюду, царапали по железу, хлестали по обшивке. Зычно доносились отрывистые команды. Перемешалась в плетеный клубок русская и украинская речь. Послышался треск ломаемых сучьев. Грузовик неожиданно вздрогнул от сильного удара, а затем срывающийся ор приказал:

– В сторону уходи! В переулок!!

«Студебекер» заштормило, закачало, как если бы он угодил в жестокую морскую болтанку. Старшину бросало с одного борта кузова на другой. Звуки стрельбы стали удаляться, зазвучали глуше. Грузовик ехал на предельной скорости. По кузову, будто бы он продирался через чащу, остервенело и зло хлестали ветки. Водитель круто свернул влево – Кумачева бросило на противоположный борт, – в узенькую с односторонним движением улочку, уходящую далеко от центра. Старшина невольно заскрежетал зубами. Сорвалось! Грузовику удалось вырваться из западни. Что-то не сработало. Теперь за него возьмутся гораздо крепче. Тут любому дураку станет понятно, что человека малозначительного у конвоя отбивать не станут.

Выстрелы умолкли. Место перестрелки осталось далеко позади. Еще минут десять грузовик безостановочно колесил по городу, пока наконец не остановился. Громко хлопнули дверцы кабины. До слуха донеслась сдержанная ругань. Кто-то встревоженно спросил:

– Все целы?

– Все… Только водителя слегка зацепило.

– А арестованный как?

– Здесь он. Некуда ему деться.

– Живой ли?

– А что ему станется.

По металлическому полотну кузова шумно шаркнул засов, и дверь широко открылась. В дверном проеме Кумачев увидел двух красноармейцев. У одного в руках был карабин, другой держал у пояса автомат. Лица у обоих мрачные, в глазах – ярость. Они еще не отошли от недавней перестрелки.

– Я ему сейчас врежу! – сказал красноармеец с винтовкой, стиснув крепко челюсти.

– Отставить самодеятельность! – вышел из-за спины старший лейтенант Кочетков. – Смотрю, его и так в кузове крепко потрепало… Мы теперь его еще больше беречь станем. Должны же мы выяснить, что за птица к нам такая важная залетела, из-за которой такую стрельбу в центре города устроили. Давай его к начальнику управления!

* * *

Не вызывало сомнений, что на советскую сторону старшина Кумачев заброшен немецкой разведкой. Перед ним поставлены какие-то конкретные и весьма серьезные задачи. Это может быть все что угодно: взрыв стратегического моста, налаживание связей с украинским националистическим подпольем, террор в отношении высшего руководящего состава армии.

В арсенале у военной контрразведки имелось немало способов, чтобы разговорить несговорчивого. Но это на крайний случай, когда другого выбора уже не останется. А сейчас лучше действовать методом убеждения.

Дверь открылась, и в кабинет привели старшину. Вид далеко не строевой. Ремня нет, на щеках густо выступала черная щетина. Он все более походил на арестованного. Лицо слегка поцарапано, нос заметно припух. Выглядел понуро, но в серых глазах просматривалось нешуточное сопротивление. Матерый диверсант попался, такой будет биться до последнего.

– Присаживайся, – указал полковник Михайлов на стул, стоявший по другую сторону стола.

– Благодарю, – хмуро произнес старшина Кумачев, опустившись на стул.

– Кто тебя пытался отбить?

– Не знаю, кому могло такое в голову прийти. С кем-то перепутали! Я много раз говорил, что я старшина Советской армии. Весь мой боевой путь расписал в «Красноармейской книжке», мне нечего более добавить. А если кто-то и что-то не так написал, так спрашивайте с них, а не с меня. Если не верите, так сделайте запрос в часть, где я служил. Там обо мне все расскажут.

– Уже сделали… Вот только дело в том, что спрашивать-то и не с кого. Твой полк за потерю Боевого Красного Знамени приказом Ставки объявлен штрафным и отправлен на передовую. А батальон, в котором ты якобы служил, был раздавлен немецкими танками под Черниговом. Никого в живых не осталось. Мы сделали запрос и в Херсон по месту твоего жительства. И опять промах! Дом, в котором ты проживал, попал под бомбежку. Немногие из оставшихся соседей разбрелись по родственникам. Как это объяснить?

– Мне нечего объяснять, не я сбрасывал бомбы.

– Хитро придумано… Как-то у тебя все гладенько получается, где не возьмешься, ничего нет. А в жизни так не бывает… Хорошую легенду для тебя твои шефы разработали, такая не у каждого имеется, а это означает одно – человек ты для немецкой разведки весьма важный. – Открыв папку, лежащую перед собой, полковник вытащил из нее фотографии и положил на стол. Старшина взирал спокойно, даже где-то безучастно. Весь его вид буквально вопил: «Ко всему происходящему я не имею никакого отношения. Случилось досадное недоразумение». Вот сейчас разберутся с его документами и отпустят восвояси. Даже на фотографию, лежавшую на столе, он глянул мельком, как на предмет, не имевший к нему никакого отношения. – Значит, это твоя сестра?

– Она самая.

– Трогательная у вас дружба, – уголок рта полковника дрогнул в язвительной усмешке. – Не каждый из бойцов будет держать за голенищем фотографию своей