достаточно экспонатов в этом конкретном ментальном музее, и разбудил Джессику. Считаные мгновения между трансом и полным осознанием она казалась чистой и открытой, как Священное Писание. Затем моя клиентка вспомнила, где находится и чем занята, и от внезапно пробудившегося коварства ее лицо уподобилось небу при плохой погоде.

– Ну, мистер Рук, сопутствовал ли вам успех? Сумели ли вы надо мной надругаться?

– О, это было весьма поучительно. Ты что-нибудь помнишь?

– Не знаю. Не уверена. Что-то насчет стены? Если вы понимаете, о чем я. Мне самой все кажется… таким смутным. Я не думала, что будет так. Думала, что все запомню. Вы могли надо мной надругаться, а я бы даже ничего не поняла.

– Заверяю вас, мисс Колдуэлл, ваша добродетель ничуть не пострадала.

– Жалость какая.

– Скажи мне, каково твое самое раннее воспоминание? Поразмысли как следует.

– Дайте подумать: я помню, как каталась на качелях в виде лодки в парке аттракционов в Брее. Помню, как папа раскачивал лодку все сильней и сильней и мама твердила, чтобы он прекратил меня пугать, хотя на самом деле это она сама испугалась. А мне, кажется, было очень хорошо.

– Что-нибудь до этого?

На ее лице промелькнула гримаса сосредоточенности.

– Нет. А я должна что-то помнить?

– Сколько тебе было лет, когда ты каталась на качелях в Брее?

– О, около пяти. Да, точно пять. Кажется, это был мой пятый день рождения. Да, определенно – мой пятый день рождения.

– И ты ничего не можешь вспомнить до своего пятого дня рождения?

– Нет. А надо? Это ненормально?

– Ну, думаю, на сегодня хватит, – сказал я вместо ответа на ее вопрос. – Если встретишься с мисс Фэншоу, она назначит тебе встречу на следующей неделе. Спасибо, Джессика, это был крайне воодушевляющий сеанс.

Дверь кабинета хлопнула, а через несколько мгновений задребезжало стекло в двери офиса. Я услышал, как мисс Фэншоу пыхтит, сопит и ворчит, явно сердито и без надобности перекладывая бумаги.

Да уж, маленькая чепухня!

4

Великая скорбь [42] и преследования. С первыми проблесками зари сопровождаемый псами разгневанный викарий в резиновых сапогах решительным шагом пересек приходской луг и потребовал, чтобы два определенно нежеланных босяка тотчас же, tout de suite [43], убрались с его собственности – шагайте-шагайте, пошли вон! В случае неподчинения он грозил без малейших проволочек вызвать констебля. Как выяснилось, после полудня дом викария должна была благословить визитом стайка ясноликих евангелистов, планирующих посвятить выходные прилежному, послушному, вдумчивому изучению Священного Писания и хоровому исполнению гимнов о Драгоценных жемчужинах [44], которые таятся под кожаным переплетом – тут он и сам пропел гамму, – Бэ-и-бэ-ли-и, и просто немыслимо, чтобы сие образцовое, убеленное кровью [45] рвение омрачила чрезмерная близость джентльменов с большой дороги, то бишь лудильщиков, то бишь бродяг, то бишь босяков.

– «Религиозные преследования могут скрываться под маской ошибочного и чрезмерно усердного благочестия» [46],– посетовал Гонзага, перелезая через мокрую от росы живую изгородь на главную дорогу. Переход от Нагмамары к In Quotationem [47] обычно делал его обидчивым, предвещая резкий прирост мозговых извилин.

Там, где главная дорога вышла к пасторально увитому плющом каменному мосту над рекой, Гонзага приостановился, чтобы перевести дух у стены Ирландского общества взаимопомощи лесников и давая Тиресию время изучить миф-линии.

– «Там, где горы Морн спускаются к морю…» [48] – безутешно вывел Гонзага, затем сорвался с места, будто взявший след пойнтер: нырнул в общественную урну на фонарном столбе и вытащил пустую бутылку из-под «Мортонс Ред Харт Гиннесс».

Лагерь они разбили на длинной полосе земли с видом на озеро, известное в этой местности – о чем сообщил Тиресий напарнику, почерпнув сведения из миф-линий, – под названием Фиддлерс Грин.

– «Легенда гласит, что сам великий Турлоу О’Кэролан, дуайен слепых арфистов Ирландии, посетил устроенный в деревне праздник, для которого сочинил специальную хоп-джигу и назвал ее „Фиддлерс Грин“». – Тиресий напел несколько тактов. Гонзага прилег среди отяжелевшей от семян травы, взирая поверх голубого водоема на горы Карлингфорд.

Потом он разжег огонь при помощи огнива и заварил чай в подвешенном к палке чугунном котелке. Два босяка давным-давно перестали удивляться собственному умению выживать – причем весьма неплохо – благодаря хламу и объедкам. Оба, однако, разделяли необъяснимое для них самих пристрастие к хорошему чаю. Тиресий потягивал напиток из банки из-под джема и созерцал облака.

– Галеасы, триремы и фелюги плывут по потоку сознания, – прошептал он. Гонзага уже погрузился в пространство сновидений, и размышления Тиресия были адресованы ему самому. – Два незаконнорожденных государства, – продолжил он, растянувшись на нагретом солнцем склоне холма одной страны и глядя через воду на холмы другой. – Боюсь, неизбежную цену компромисса в итоге заплатит каждый мужчина, женщина и ребенок отсюда и оттуда. Вот в чем трагедия основания двух государств на столь непрочном фундаменте, как мифология. Мифы, мой дорогой Гого. Нельзя построить государство на мифах, нельзя накормить мифами детей, нельзя перемалывать мифы на мельницах и фабриках. Мифы не укроют от дождя, не согреют холодной зимой. Не утешат, когда ты стар, одинок, испуган или в чем-то нуждаешься. И все же детей ими кормят с младенчества… Ты же помнишь славного короля Билли на белом скакуне. 1690 год, битва при Бойне, «Не сдаемся!»; «Вновь государство», «Арфа, что в залах Тары звучала», Кухулин, прикованный к стоячему камню, окруженный врагами, мученики 1916 года, «Мальчишка-солдат ушел на войну…» [49]

– «Лицемерие – это дань уважения, которую порок воздает добродетели», – пробормотал Гонзага.

– Ах, Гого, мсье герцог де Ларошфуко был прав.

Когда ночь укрыла горы и лес, парочка покинула лагерь и поднялась по овечьей тропе к камню. Вблизи от узла потаенный талант Гонзаги развернулся в полную силу. Его нос вел их вверх по склону через заросли травы, порхание сумеречных бабочек и хвойные деревья, высаженные под руководством Министерства сельского хозяйства, рыболовства и лесоводства. На плоской вершине возвышался массивный валун – эрратический, как уточнил Тиресий, – оставшийся на холме со времен той эпохи, когда ледники покидали Ирландию.

– Ан-Хлох-Вор. – Тиресий выудил имя из миф-линий. – Великий камень, который по-английски называют Клохмор.

Гонзага суетился вокруг валуна, трогая, нюхая, поднимая с земли камешки, грязь и листья, чтобы попробовать их на вкус. Припозднившаяся пара с силихем-терьером, увидев бродяг, замерла у изгороди на опушке и пересмотрела свои планы на сумеречный моцион.

Содержимое заплечного мешка было вытряхнуто на землю, и Гонзага принялся перебирать причудливую коллекцию всякой всячины: латунную пуговицу с изображением якоря; пучок чаячьих перьев, перевязанный бечевкой; сосновые шишки; камни, отшлифованные морем; пачку сигарет «Нейви кат» («Этот факт известен совсем не в той степени,