вперед. Он знал, где их перехватит. Как-то раз они со стариком Гавриловым шли здесь с котомками, полными оленьего мяса, – старик решил разнообразить рацион бойцов его поста.

Узнавая ориентиры, Шульга вышел точно к тому месту, где тропа от плато выходит слева и тянется прямо к седловине Нинчурта. Но едва он высунулся из-за скалы, как увидел немца, который ошалело несся прямо на него! Перекошенное страшной гримасой лицо, комбинезон изодран, а в левой руке автомат. Времени на раздумья не оставалось – немец был совсем рядом.

Шульга понимал, что выстрелом он насторожит немцев, и гоняйся потом за ними по тундре. Но и другого выхода тоже не было. Он поднял пистолет и мягко нажал на спусковой крючок. Рослый немец замер на бегу, будто напоролся на сук. Широко разинув рот, он завалился вбок и исчез с тропы.

Пистолетный выстрел прозвучал резким, как удар бича, щелчком. Оставалось только надеяться, что немцы, находящиеся в нескольких километрах от него, не встревожатся. И Шульга решил не трогать тело убитого фашиста. Во-первых, чтобы не наследить, а во-вторых, фриц удачно упал средь валунов ниже тропы, и в том месте его будет трудно найти, если только специально не искать. Но свою позицию он все же переменил, переместившись шагов на двадцать назад.

Немцы появились минут через сорок. Он все верно угадал. Каждый из них нес на плече по небольшому плоскому ящику, подобному тем, что он видел в пещере на Бугай-горе. Шульга пропустил их и двинулся следом.

Целый час они потратили на преодоление котловины с каменными бастионами и уже знакомыми, сложенными из сколышей пирамидками. А затем потянулся затяжной подъем по мшистому склону, усеянному щербатыми тесаными плитами. Шульге приходилось держать все большую дистанцию. Прячась за камнями, он проследовал за ними до самого плато, с которого начиналась древняя мощеная тропа. Собственно, это было и не плато, а огромная каменная плита с вырубленными кем-то в древности странными знаками. Шульга все чаще различал под ногами то трезубцы, то косые кресты, а то и вовсе непонятные письмена. А когда далеко внизу перед ним вдруг распахнулась захватывающая панорама темно-бирюзовой поверхности озера, он от неожиданности неловко ступил на вывороченный камень, и камень этот сорвался, и со стуком полетел вниз по склону. Шульга юркнул за массивную плиту, ступенью высившейся на плато, но, на его счастье, и один из немцев, тоже, видимо, зазевавшись на открывшиеся красоты, вдруг запнулся на камнях, вызвав целый камнепад.

Прозвучала отрывистая команда, и пока Шульга, лежа в укрытии, усмирял сердцебиение, немцы расположились на привал.

Шульга утер лоб рукавом. Очень хотелось пить. Облизав пересохшие губы, он с завистью смотрел на хорошо экипированных немцев. Офицеры сидели рядом, о чем-то тихо переговариваясь. Бородатый вынул из своего ранца сверкнувший металлом цилиндрический предмет, свинтил с него крышку, и до Шульги донесся неповторимый аромат кофе.

Шульга сглотнул. Еще перед войной, когда они с командиром, заядлые грибники, вернулись на заставу, командира срочно вызвали в штаб пограничного отряда, и он попросил Шульгу отнести к нему домой грибы. Вот тогда-то его жена, Ольга Тимофеевна, и угостила его этим диковинным напитком. Кофе вначале не понравился Шульге. Привыкший все больше к чаю, он не мог понять, что хорошего в этой обжигающей ячменной горечи? Но, желая сделать что-нибудь приятное этой веселой приятной женщине, он даже попросил добавки. Ну а потом ему еще не раз приходилось бывать у командира дома, и всякий раз Ольга Тимофеевна отмечала его перед командиром за хорошие манеры и потчевала этим напитком. Так Шульга и познал вкус кофе.

Но сейчас, облизнув пересохшие губы, он с ненавистью смотрел на гитлеровцев – жена его командира погибла в первые же минуты войны. На рассвете 22 июня начался артобстрел их заставы, она выскочила к упавшему раненому пограничнику, чтобы оказать помощь, и спустя мгновение на том месте вырос гигантский куст от разрыва снаряда. Когда же пыль осела, кроме большой щербатой воронки, ничего более он не увидел. Только спокойный голос командира заставы капитана Мокрецова слышался где-то неподалеку. Их командир всегда был спокоен, за это и любили его солдаты.

А затем одна за другой пошли немецкие атаки. Фашисты шли волнами, а ряды защитников границы все таяли, и долгожданное подкрепление все не подходило. И со временем сплошная линия обороны распалась на разрозненные очаги… Своего командира Шульга больше не видел. Сам он с ручным пулеметом засел в полуразрушенном пакгаузе, и оттуда, уже контуженного, вынесли его на себе два незнакомых пехотинца.

Где сейчас капитан Мокрецов? Что с ним? В госпитале один танкист сказывал, что их танковый батальон был придан полку, где один из комбатов носил схожую фамилию. Какую? Этого с достоверной точностью танкист не помнил. Но то, что комбат тоже был капитаном – факт! Он ли это? Шульга твердо решил, что когда выберется, то обратится по команде и разыщет того капитана…

Немцы тем временем допили свой кофе, дружно поднялись и вскоре потянулись цепочкой к тропе. Похожая на мощеную дорогу, широкая, но довольно крутая, она через полчаса вывела их на седловину меж двух крутобоких вершин. Об этой горе старик Гаврилов много чего рассказывал Шульге. По его словам, саамы воспринимают ее не иначе, как «грудь матери», и всячески препятствуют проникновению сюда чужого глаза. И теперь это святое место топтали немецкие сапоги.

Они сошли с тропы, протиснулись меж валунов к щербатой скальной плите, преодолев которую, еще долго петляли по мшистому склону горы, пока не вышли к остатку гигантского снежника. Он раньше широким языком тянулся вниз к Сейдозеру, но сейчас,