Митос фыркнул и потянулся за своим плащом.

— Я обещал зайти к Джо.

Маклауд проводил Старика взглядом, отметив оставленную бутылку с остатками пива на дон[4]

Путник

Последний день лета

Сегодня приснился странный сон (хотя, если подумать, то ничего странного) — что я остался один. Последний. Последний на земле Бессмертный. Все, Игре конец. Было такое удивительное ощущение покоя, что даже жаль было просыпаться.

Мерзкое сегодня утро, просто отвратительное. Солнце, как назло, пялится с приторно-голубенького неба, когда в самый раз был бы затяжной тоскливый серый дождь. Расплывающиеся свинцовые лужи и уснувшие над городом тучи от горизонта до горизонта. Если бы конечно на улицах Парижа можно было увидеть горизонт.

Может, уехать? На остров Пасхи… Или в Гренландию.

Или для начала навестить Джо в больнице? Старик неважно выглядит. Но, думаю, на пару лет его еще хватит. По крайней мере, я на это надеюсь. Это вообще удивительно, что он столько протянул с таким-то объектом для наблюдений. Вот — именно так и скажу Маку. Хотя бы получу моральное удовлетворение от его укоризненного взгляда. Да, я — бессердечное чудовище. Именно это можно будет прочитать в его глазах. И отчасти это будет правдой. Нет, я не бессердечный, просто я трезво смотрю на жизнь. Теперь это принято называть цинизмом.

Маклауд, Маклауд… И как он еще умудрился не свихнуться с его-то моральным кодексом… Хотя, после той истории с О'Рурком я не стану ничего утверждать. Четыреста лет — сложный возраст, наверное. Впрочем, простого у него и не бывает. Ничего.

И, похоже, ему все еще не дает покоя мое прошлое. Самое забавное, что не все в целом, а исключительно один его кусок. Всадники. Бедного шотландца заклинило на Смерти. Он упорно пытается отделить меня — почти ручного и домашнего просто-Митоса от того, дикого плохого парня — Танатоса. В его понимании должно быть так: мед отдельно, мухи отдельно. И он полон энтузиазма собственноручно этих мух вылавливать. И это по-настоящему раздражает. Больше того, это бесит.

О, он думает, я пытаюсь это забыть. Вычеркнуть из памяти. Как будто это возможно. Словно перевернул страницу и начал с чистого листа. Или лучше вообще вырвал ненужное, смял, вздохнул и выбросил в мусор. Какой же он все еще глупый малыш иногда (но об том я ему говорить не буду).

Словно это можно забыть…

Горячий песок. Храп коня. Запах страха и запах дыма. Запах крови. И крики… Ужас, застывший в стекленеющих глазах… Хотя нет, тогда я не смотрел им в глаза. Рубил, топтал конскими копытами, крушил, жег, уничтожал… А на лица не обращал внимания.

И это ощущение, когда преодолев древний ужас перед смертью, перед убийством, наносишь первый удар. И сердце замирает от страха, а руки дрожат словно чужие… И ничего не происходит. С неба не ударяет молния и не испепеляет тебя карающим огнем. И тогда откуда-то изнутри, из самой темной глубины твоей души прорастает это чувство холодного торжества. Этого триумфа от сознания собственной силы и безнаказанности. И ледяное спокойствие наполняет все твое существо. Теперь ты не человек, ты избранный. Ты другой. Им тебя не понять. Никогда. Они ничто. Пыль. Прах. Смертные.

Кронос называл это чувство свободой. Но, думаю, для него еще не придумано подходящего названия. Кроноса больше нет, а я жив. Всадник-Смерть жив. И когда он идет по улице, то ни один из сотни прохожих даже представить себе не может, кто находится рядом с ним. Для них я всего лишь еще одно мимолетное лицо в толпе, и это то самое лицо, которое для десятков тысяч было последним, что они видели в жизни. Иногда это кажется забавным.

А вот Маклауду это забавным не кажется. Он привык делить все на добро и зло. Тьму и свет. Правду и ложь. А правда в том, что я тот, кто я есть. И я не притворяюсь и никогда не притворялся, проживая каждую из своих жизней. Воин и селянин, правитель и раб, путешественник, философ, ученый, разбойник, врач… Я был каждым из них. И каждый раз это был я. У меня не сотня лиц, всего одно. Одно лицо и одна душа. И я менялся, но всегда оставался собой.

Нельзя вечно быть Смертью. Нельзя вечно чувствовать себя живым, убивая. Всадник Танатос изменился, испив эту чашу до дна. Простой маньяк наслаждается своей игрой все же зная, что она закончится. А я был богом. Легендой. Самим воплощением ужаса. Демоном во плоти. И это просто потеряло свой смысл.

Мир рос, развивался на моих глазах. Я видел это, и это было удивительно. И я хотел быть частью этого. Кронос прав, выживать я умел. И я хотел жить.

Мерзкое все-таки утро. Сплошной обман. Сегодня солнце еще подкупает мирным, дремотным теплом, словно так будет всегда, а уже завтра промозглый ветер безжалостно обдерет с деревьев последние раскисшие листья.

Вчера я высказал Маклауду все это. По поводу Всадника. Он сам нарвался. Честное слово. Вывел меня из себя.

А ведь по правде говоря, он уже давно мог бы дать мне пинка под зад, если считает, что я для него недостаточно хорош. Но он только поджал губы и надулся. Индюк.

Решено, раз на небе нет туч, пойду и полюбуюсь на мрачную физиономию шотландца. В самом деле — вполне равноценная замена.

А потом к Джо. Его на днях выписывают. В больнице точно будет праздник, пациент из старика — тот еще подарочек. Надо будет поздравить его лечащего врача. Прилюдно.

А вот в Гренландию я, пожалуй, все-таки не поеду. Надо совсем тронуться рассудком, чтобы жить на острове, большая часть которого покрыта льдом. Местные жители явно чокнутые, а с сумасшедшими всегда надо быть осторожнее.

Вот, уже и ветер подул. Еще слабенький и почти незаметный. Но вечером скорее всего пойдет дождь. Завтра осень. Опять осень. Год за годом, беги не беги.

Адам Пирсон, Бенджамин Адамс, Всадник Танатос и прочая, прочая, прочая…

Я — Митос. И я буду жить вечно.

Бранд

Маклауду

(оптимистическое)

Покуда сыплются пески,

Теперь, воюя сам с собой,

Пока течет еще вода,

Он выбирает для себя,

Пока сжимаются виски

Что победит, с какой судьбой

В преддверье «ратного труда»,

Проснется новая земля.