— Не всем из нас дано пройти по дороге в Дамаск, Маклауд. Некоторым приходится прокладывать свой путь, ползти к свету шаг за шагом.

Горец побледнел и вздрогнул, словно его ударили.

— О чем ты?

— О Дарии.

У Маклауда на лице мелькнула боль, сменилась облегчением, и тут же превратилась в гнев. Но Митос зашел слишком далеко, чтобы оставлять недосказанности.

— Ты никогда не сомневался в Дарии, никогда не раскаивался, что доверяешь ему. Неужели ты думаешь, что во время его походов не гибли невинные? Что он никогда не насиловал женщину?

Маклауд начал заливаться краской. Сердитый румянец медленно поднимался по шее.

— Но ему повезло — ему было дано откровение. И когда шоры пали с его глаз, он стал другим человеком. Новым. Переродился, — продолжал Митос. — И почему-то оттого, что свет снизошел на него в мгновение ока, ты никогда в нем не сомневался.

Маклауд хотел что-то сказать, но Митос шагнул вперед и, оказавшись почти нос к носу с ним, договорил:

— Но некоторым из нас приходится делать все самим. Когда я стал Всадником, я сделал это добровольно, никто не принуждал меня. Я мог одолеть Кроноса. Когда я оставил Всадников позади и пополз обратно к человечности, я тоже сделал это сам, — каждое слово сопровождалось тычком пальцем в грудь горца. — Я выбирался, как мог, подбирая самого себя за шкирку, иногда поскальзывался, иногда падал, а иногда меня толкали, но я все равно выбрался. Я сам. Не на каждого снисходит чудесный свет, Маклауд. Некоторым откровения не дается никогда.

Гнев внезапно оставил его и слов тоже не осталось. Он отвернулся и отошел, а потом позволил себе обернуться и посмотреть на горца.

Зря. В глазах Маклауда бушевали растерянность, возмущение и ярость. Не выдержав, Митос отвел взгляд, ругая себя: «Я осквернил память Дария. Этого он не простит. Черт, о чем я думал?!»

Не желая дождаться, когда Маклауд смирит свой праведный гнев, он отвернулся и пошел прочь. «Боже мой, он совсем как Кронос — переделывает мир под себя, делает таким, каким он хочет его видеть, одной только силой воли и страсти, и никому не устоять перед его напором. Если бы Кронос использовал эту силу во благо… — он иронично усмехнулся. — Ну да. А еще я всегда хотел пони».

Он успел отойти довольно далеко, и едва расслышал, как Маклауд спросил:

— Ты ушел сам?

Митос остановился, и, не оборачиваясь, ответил:

— Да. Вроде того, — его плечи поникли и он постарался объяснить то, что Маклауд все равно не смог бы понять: — Мы не все время были вместе. Годами мы жили порознь, а потом встречались снова, — он обернулся и увидел, что Маклауд подошел ближе. — И однажды я не стал возвращаться.

— Но ты должен был знать, что когда-нибудь Кронос найдет тебя.

Митос снова повел плечом:

— Я старался не думать об этом.

— Ты мог убить его. Почему ты этого не сделал?

— Я хотел, — признался Митос. Он хотел убить Кроноса, хотел тысячу лет, но не мог. И, глядя на Маклауда, понял, что должен объяснить, почему. — Мы были братьями — по оружию, по крови, братьями во всем, кроме рождения. И если бы я счел его достойным смерти, тогда себя я должен был бы судить так же.

Маклауд молчал, и в его молчании ясно читалось желание понять, почему Митос не сделал этого. У того не было иного ответа, кроме самого простого:

— А я хотел жить. И все еще хочу, — он повернулся и пошел прочь, лишь бы не видеть этот взгляд.

— Кронос был прав. Ты специально все это подстроил. Так ведь?

Митос сделал еще несколько шагов, остановился и спросил:

— О чем ты?

— Ты знал, что он последует за Кассандрой. И ты позволил ему, потому что знал, что я тоже пойду за ней. Ты не мог убить его сам, и надеялся, что я смогу.

— Может быть, — и Митос снова двинулся вперед. Маклауд нагнал его.

— Может быть? — повторил он. Митос не мог заставить себя посмотреть на него.

— Митос…

Тот остановился.

— А как же Кассандра?

Все, что можно было сказать, уже было сказано, или не могло быть сказано никогда.

— Одна из тысячи ошибок, Маклауд, — ответил он и зашагал снова. — Одна из тысячи.

©Перевод: Weis

Джиллиан Хорват

Поезд из Бордо

Фрагмент из книги «An Evening at Joe's»

Я думал, что смогу спать. Думал, что буду должен. В течение двух недель я держал один глаз открытым каждую ночь, наблюдая, планируя. Каспиан убил бы меня в кровати с полпредлога, как и всегда. Кронос не спит, ему это не нужно, так что я не мог спать тоже — нет, если хотел удержаться.

Мы думаем подобно, так всегда будет.

Я был должен, в эти последние недели. Я был должен поместить себя в голову Кроноса, как-нибудь попытаться подражать этому его огромному, искривленному воображению, видеть, куда он идет, прежде, чем он увидит это сам. Неудивительно, что я не спал.

А теперь они ушли. Умерли. Кронос, и Каспиан.

И Силас.

Я прислоняюсь головой к холодному стеклу окна поезда, ссутулясь внутри шерстяного пальто. Теперь я в безопасности, по крайней мере моей голове ничего не грозит, и мне следовало бы поспать.

Но я не могу.

«Мне нравится чувствовать топор в руках».

Ты всегда имел в руках клинок, не так ли, Брат? Когда не нужно было рубить людей, ты менял его на свой нож, превращая ненужные куски дерева в угловатых лошадей и горбатых верблюдов, детские игрушки.

У тебя были игрушки, когда ты был ребенком, Силас? Твои приемные родители клали самодельные куклы в твою колыбель? Или ты был брошен и нелюбим, подобно так многим из нас? Этот маленький деревянный зверинец — твой способ переписать историю? Или получить то, чего тебе никогда не давали?

Я никогда не спрашивал. Тысячу лет мы были вместе, вместе сражались, вместе проливали кровь, но я никогда не спрашивал. Это не то, о чем говорят мужчины — не подобные нам.

Я смотрю за окно, на зелено-коричневую французскую деревню. Здесь сельский дом, там — дорога. Все выглядит таким же, каждый раз, когда я прохожу этим путем, каждый раз в течение пяти тысяч лет.

Я — единственное, что меняется. Всякий раз, пересекая эти поля, я — другой человек. Две тысячи