все пишем. Скоро уезжают контуженные офицеры, с которыми посылаем письма. Наши люди удивительны; дух чудный. Раненые удивительно бодры. Одному несчастному в 5-й роте оторвало руку, а он лежит, дрожит и говорит:» Жаль, что не могу отомстить и пойти в атаку, если бы рука немного бы держалась – я бы пошёл, и показал бы немцу». У одного семёновца не было живого места, даже один глаз был задет, а он идёт и улыбается, и много таких случаев.

На душе у меня такая каша, что я и сам не разбираюсь. Очень много впечатлений, каждое оставляет свой отпечаток и, конечно, не проходит даром. Но, в общем, я здоров и чувствую себя хорошо. А настроение как всегда прыгает и меняется из-за каждого пустяка. Только почти всегда, когда пишешь к Вам, делается ужасно грустно. Что бы тебе ещё написать. Надо будет, пока есть время, привести себя в порядок, а то я оброс и стал похож на пустынника, который никогда не занимается своим туалетом. Как поживают твои раненые, много ли их у тебя? Береги себя и не переутомляйся, а то некому будет писать душеотводящие письма. Правда, это не так часто случается, но зато добросовестно. В общем, я мог бы многое рассказать, но не хочется об этом писать – неудобно. Ну, кончаю. Помолись за нас и за матушку Россию, твои молитвы дойдут до Господа Бога. Нежно обнимаю.

Твой Костя».

«11 июля 1916 г.

Дорогая Тетенька,

нежно обнимаю тебя и поздравляю. Сейчас случайно узнал, что едет человек в Питер. Радуюсь случаю, что могу поздравить мою Подушечку письмом. Сейчас еду в Штаб корпуса для объяснения боя пятого числа – это знаменитый бой для полка. Мы остановили наступление немцев. Помнишь, ли, милая, как мы с тобою были на закладке церкви в Пскове – ведь сегодня ровно год – сколько с тех пор перенесли; даже трудно сообразить – тяжело. Одна надежда на Бога. За последнее время я кажется стал ещё богомольнее, чем раньше. Как-то мысли сами тянутся к Богу.

Однако кончаю, надо посылать письмо.

Нежно, нежно обнимаю.

Твой Костя».

После Февральской революции Константин Константинович оставил службу в армии. Позже князь был арестован большевиками и убит в Алапаевске.

Андрей Владимирович (1879–1956)

Андрей Владимирович был младшим сыном великого князя Владимира Александровича и великой княгини Марии Павловны Старшей. С 1895 по 1898 г. проходил обучение в Михайловском артиллерийском училище, по окончании которого был зачислен в Гвардейскую конно-артиллерийскую бригаду. В 1905 г. великий князь окончил Военно-юридическую академию с серебряной медалью. С 1910 по 1911 г. командир 5-й великого князя Михаила Александровича батареи Гвардейской конно-артиллерийской бригады. С 1911 по 1914 г. командовал 6-й Донской казачьей батареей Гвардейской конно-артиллерийской бригады. Помимо военной службы и работы в Военно-юридической академии над переводом зарубежных военно-уголовных уставов, вёл активную общественную жизнь, например, был председателем Комитета по созданию памятника Александру II, в 1911 г. назначен сенатором. 26 февраля 1914 г. Андрей Владимирович ушёл в отставку с действительной службы в чине полковника и был зачислен в Свиту, в звании флигель-адьютанта[124].

Как и для всех членов императорской семьи, бывших в Петербурге в день объявления Высочайшего манифеста, для Андрея Владимировича война началась с торжественной церемонии в Зимнем дворце и на Дворцовой площади. Однако, в то время как другие князья отправились на фронт, Андрей Владимирович был вынужден остаться в Петербурге, ведь официально он не находился на службе в действующей армии, и полк, в котором он раньше числился, уже отправился в поход. Получить должность в другом, незнакомом ему полку, в условиях военной обстановки, князь считал для себя невозможным, а просить для себя должности в одном из многочисленных штабов – глупостью. Поэтому первые два месяца Андрей Владимирович ждал, что в его полку откроется вакансия. Однако время шло, а вакансии всё не было, и князь всё же решил обратиться к Верховному Главнокомандующему через своего брата великого князя Кирилла Владимировича с просьбой о назначении в штаб[125].

23 сентября из Ставки Верховного Главнокомандующего пришла телеграмма, которая уведомляла, что Андрею Владимировичу разрешено находиться в распоряжении генерала Рузского, командующего 3-й армией на Юго-Западном фронте. Также в телеграмме великий князь Николай Николаевич предлагал родственнику сначала посетить Ставку в Барановичах, а уже потом двигаться на австрийский фронт. 28 сентября Андрей Владимирович покинул Царское Село и отправился на войну. 29-го он приехал в Вильно, где как раз в это время находился раненый князь Олег Константинович. Из Вильны великий князь отправился в Лиду, а оттуда в Ставку в Барановичи, куда и прибыл вечером того же дня. На следующее утро Андрей Владимирович выехал в Белосток, где 30 сентября сел в санитарный поезд своей матери великой княгини Марии Павловны Старшей, отправляющийся в Гродно. 1 октября князь представился генералу Рузскому. В 2 часа ночи 2 октября, весь штаб выехал в Седлец, так как генералу Рузскому был подчинён Северо-Западный фронт, где сложилось угрожающее положение.

3 октября Андрей Владимирович получает первое поручение от командующего Северо-Западным фронтом – осмотреть тыловые пути корпусов 2-й армии. Необходимо было объезжать части и определять правильность их расположения в соответствии с планом. В обстановке активных боевых действий любое отклонение от плана могло вызвать перебои в снабжении или неорганизованность движения частей, что могло привести к поражению. Вместе с помощником, полковником Генерального штаба С.К. Сегеркранцем, он направился в Варшаву. О своей миссии князь пишет:

«На следующие утро в 8 ч. я поехал на своем моторе в штаб 1-го Сибирского корпуса в деревню Служевицы. Канонада началась с раннего утра и все усиливалась. На горизонте пылала деревня Пясечко, зажженная нашей тяжелой артиллерией. Все небо было затянуто дымом тротиловых бомб. Командир 1-го Сибирского корпуса генерал Плешков был очень в духе. Его сибиряки дрались отчаянно, и знаменитый Машдловский лес, который считался труднопроходимым, они взяли штыками.

Со стороны Прушково и Блоне канонада все развивалась. Гул стоял неумолкаемый. Возвращаясь к Варшаве, по сторонам дороги, перед временными укреплениями полевых батарей, сибиряки строили проволочные заграждения, которыми они воспользовались для сушки белья. Раненых везли мало, бой шел почти исключительно артиллерийский. В самом городе у перевязочного пункта стоял паровой трам с ранеными, и польские вольные дружины заботливо снабжали их папиросами и кушаньем, а у кого повязка была плоха, снова перевязывали в соседнем доме. Эти польские организации работали все время под огнем, и так много сделали для раненых, которых эвакуировали с позиций в узкоколейных поездах-трамах.

Мои путешествия по тылу лишены особого интереса. Приходилось на каждом шагу вылезать из