Найденов мысленно осуждал Марушева за столь гневные речи, возможно преждевременные, вместе с тем тоже готовился дать отпор новому командиру, если тот не признает его как моряка. Ведь он, Найденов, не только несет ходовую вахту, но и допущен к самостоятельному управлению кораблем. Рассказывая о себе, тоже приукрашивал события, драматизировал обстоятельства.

— Баку, в переводе на русский, — «место ветров». Уж куда ясней для моряка. И глубины нельзя не учитывать. Какие они в Каспийском по сравнению со здешними. А на малых глубинах волна круче, бьет так, что корпус трещит. И ничего, ходили. Даже довольны были, когда шторм, не так калит солнце. В штиль — словно в духовке. На Каспии и прошла вся моя служба. Начинал с моториста. Лоцманом ходил. После училища — снова на Каспий. Море везде море. Моряк везде моряк. Что друг перед другом нос задирать.

С настроением дать «бой» своему новому командиру и поднялись они на палубу «большого охотника». Горчаков, выслушав их доклады, сказал спокойно, как-то чрезмерно буднично:

— Идите в каюту. Я сейчас…

Марушев скользнул по трапу вниз, не задев ногами ступеней: знайте, мол, нас, черноморцев, не лыком шиты.

Не успели они осмотреться, как в каюту вошел Горчаков. Заговорил тоже буднично:

— Это жилье наше. Тебе, комиссар, диванчик и бюро. И тебе, старпом. А на этом я сплю. — Вдруг неожиданно, без всякой паузы, но так же спокойно продолжил: — По трапу ты, старпом, с шиком. Почище матросов иных. Всех научи так. И нас с комиссаром. Лады?

— Есть! — ответил Марушев, хотя сам подумал: «Вот! И у черноморцев нашлось что перенять. И еще найдется!»

Горчаков сел на диванчик, закурил и заговорил неторопливо:

— Те, с кем имеем дело, — прирожденные мореходцы. Район как свой дом знают. Поэтому…

— А мы что? С утюгами дело имели?! — прервал старпом командира.

— Я тоже ершился, когда сюда прибыл, — так же неторопливо и спокойно продолжил Горчаков. — А в первый же поход пришлось досмотровую группу высаживать при шестибалльном шторме. Если бы не боцман… Впрочем, зачем разговоры эти. Все сами испытаете. Не один раз. Мы-то привыкли в штормягу службу нести. Прячемся только от тайфуна. Захватит в открытом море — считай, гибель; в открытой бухте — на берег швырнет. Глаз бури! Затаится и высматривает добычу, а увидит, захватит — не упустит. Тут свой глаз да глаз нужен, чтобы к Посейдону в гости не пожаловать. — Встал, надел фуражку. — Ну да ладно. Поживем — поглядим. Устраивайтесь. Я на мостик. Выходим через четверть часа.

Так и остался этот разговор незаконченным. Да и не было в нем нужды. Горчаков «принял» их. В тот, первый же поход. Он тогда отчитал Марушева за небрежность при оформлении положенных на корабле документов. Тот возмутился:

— Корабль утонуть может от этих бумаг!

Горчаков спокойно ответил:

— Аккуратность — традиция флота. — Помолчав немного, добавил: — И умение владеть собой тоже. Понял? Ну вот и лады.

После того разговора командир стал придирчивей к своему старшему помощнику, ни один его промах или ошибку не оставлял без внимания — советовал, учил, внушал.

К Найденову же, наоборот, относился по-дружески. Особенно после того как услышал от него рассказ о спасенных грачах.

Случилось это на Каспии. Возвращаясь на базу, корабль пробивался сквозь мутную полосу летящего навстречу сырого снега, который тяжело падал на палубу, но волны сразу же смывали его. И вдруг палуба почернела, зашевелилась: черным градом сыпались из серой мути грачи. Мокрые, жалкие. Найденов — он нес ходовую вахту — сразу же перевел машины на «Самый малый», чтобы не смыла встречная волна грачей, и объявил по боевой трансляции аврал.

Матросы сгребали грачей и уносили в кубрики, а новые десятки обессиленных птиц сыпались и сыпались на палубу. Заполнили грачами все, что можно было заполнить, а сами потом сгрудились на юте, спасаясь от встречного ветра, снежных зарядов и волн за надстройкой.

Выпустили грачей, когда подошли к берегу. Долго смотрели вслед улетающей стае, потом несколько часов отчищали и отмывали кубрики, стирали одеяла и наволочки.

— Командир к твоему решению как отнесся? Одобрил? — спросил Горчаков, выслушав этот рассказ.

— Промолчал. Старпому не по душе пришлось. Упрекнул меня в сентиментальности. Объяснил я ему, что к чему. Крупно поговорили.

— Душа моряка, — задумчиво сказал Горчаков, — это то, что надо комиссару. И умение постоять за свои убеждения. И в малом и в большом, — сделал паузу. — Марушев тоже хороший парень, только суетлив и слишком горяч. Сдерживать его нужно. Давай вдвоем. Лады?

Горчаков и Найденов упрямо приучали Марушева к тому, чтобы вовремя было составлено расписание занятий, а о проведенных занятиях записано в журнал, чтобы к каждому занятию был подготовлен конспект, чтобы без опоздания отсылались отчеты. И все же Марушев, иной раз засидевшись за столом, неожиданно вскакивал и восклицал:

— Безумец придумал эту писанину! Пойду по кубрикам пошурую.

И, бросив ручку, уходил из каюты. Когда замечал где-либо сор или беспорядок в чьем-то рундучке — поднимал на ноги всех: и боцмана, и командиров отделений, команд, и матросов. А то шел к командирам боевых частей, к старшинам, выяснял, готовы ли те к занятиям, как мог, помогал им. Возвращался всегда возбужденный, готовый вновь идти, чтобы проверять, учить, требовать. А Горчаков, выслушав его, спокойно советовал:

— Ты все сам да сам. А подчиненным что оставляешь? Вот у тебя и не хватает времени везти учет как положено. Нельзя так. Меняй стиль. Лады?

Три года — срок немалый. Неузнаваем стал Марушев. Почти такой же спокойный, как Абориген. Даже весть о назначении командиром принял без эмоций, сдержанно. Лишь когда прощался с Горчаковым, обнял порывисто и воскликнул возбужденно:

— За ноги на рею меня вздернешь, Дмитрий Тихонович, если забуду школу твою!..

И вот их первый самостоятельный, без Аборигена, выход на службу. Маршрут — залив Измены, в распоряжение коменданта участка капитана Жибруна, прозванного на Курилах «комендантом птичьего острова».

Маршрут знакомый, знаком и капитан Жибрун — не один раз взаимодействовали. Сдружились даже. До залива, однако, не дошли. Получили радиограмму от капитана Жибруна. Он попросил подойти к Горячему пляжу и взять на борт пассажиров.

У Горячего пляжа тоже бывали не раз. Брали оттуда для комендатуры и людей. Повернули и сейчас к Горячему пляжу. Такова неписаная традиция Курил: по первой же просьбе идти на помощь друг другу, брать на борт боевого корабля пассажиров — офицеров-пограничников, их жен и детей.

В бухте у Горячего пляжа приняли трех человек: нового замполита Жибруна майора Корниенко с женой Людмилой Тимофеевной, добродушной полнеющей женщиной, и молоденькую стройную девушку в спортивном костюме. Она назвалась Валей Ситниковой и вся, казалось, засветилась радостью, когда начала рассказывать, что