Шрифт:
Закладка:
4.8. Лори Новак, «Ночь и туман». С разрешения Лори Новак, www.lorienovak.com
Работа Новак поразительна тем, что, будучи составлена из травматических фрагментов образности Холокоста, она не поглощена ими. Рука на изображении вводит фигуру зрителя, того, кто держит фотографию, слушает и отвечает. Постмемориальный художник/зритель вторгается в изображение и соединяет общедоступные и частные изображения, пережившие Шоа, помещая их в среду, в которой они обретают новую жизнь. И хотя проекции и название «Ночь и туман» напоминают о самых страшных моментах работы нацистской машины уничтожения, образы Новак, фиксирующие различные моменты времени и собранные тут вместе, помогают перенастроить наш взгляд.
Смотреть на это изображение проекции совсем не то же самое, что смотреть на документальные кадры Холокоста. И если мы понимаем, что происходит на фотографии Новак, то потому, что всю свою жизнь смотрим на подобные кадры. Однако благодаря этим проекциям мы можем начать справляться с шоком, снова и снова сопровождающим первое знакомство с ними, и двигаться дальше. Мы также можем освободиться от их навязчивого повторения, потому что в виде таких проекций они выглядят одновременно знакомыми и совершенно непривычными. И таким образом они воссоздают зрительную связь, которую нельзя восстановить (repaire), но можно заново вообразить (re-envision) – не отрицая разрыва с источником этих изображений.
Глава 5
Нацистские фотографии в искусстве после холокоста
Все знают эту фотографию: мальчик в большой шапке с козырьком и чулках до колен, руки подняты вверх. Мы не знаем, когда она была сделана. Во время великого истребления в июле или августе 1941 года? Или во время восстания в гетто в 1943-м? А может быть, в какой-то другой момент…
Трудно сказать, стоит ли этот мальчик во внутреннем дворе или на улице, перед подъездом дома… Справа от него четыре немца… Лица двоих из них – на хороших репродукциях даже троих – хорошо различимы. Я разглядывал эту фотографию так долго и так часто, что если бы теперь, через 45 лет, я встретил кого-то из тех немцев на улице, я бы точно сразу его узнал.
В руках у одного из них автомат, он направлен в спину мальчику… Слева видны несколько человек – в основном женщины, немного мужчин и три ребенка. Все стоят, подняв руки… Я насчитал на фотографии двадцать три человека, хотя фигуры в левой части снимка настолько сгрудились, что я мог что-то напутать: девятнадцать евреев и четыре немца…
5.1. Юрген Штроп, «Еврейского квартала в Варшаве больше не существует!». Мемориальный музей Холокоста, США. С разрешения Института национальной памяти, Польша
На мальчике в центре снимка короткое пальто-дождевик, доходящее ему до колен. Шапка, слегка съехавшая набок, ему явно велика. Может быть, это шапка отца или старшего брата? Мы знаем, кто этот мальчик: его зовут Артур Симатек, сын Леона и Сары, урожденной Даб, из Львова. Артур мой ровесник: мы оба родились в 1935-м. Вот мы стоим бок о бок, я на фотографии, сделанной на высокой платформе в Отвоцке. Можно предположить, что обе фотографии сделаны в одном и том же месяце, моя – примерно неделей раньше. Кажется, на нас даже одинаковые шапки. У моей козырек чуть побольше, и она тоже как будто мне великовата. На мальчике высокие чулки, на мне – белые носочки. На платформе в Отвоцке я мило улыбаюсь. Лицо мальчика – фотография сделана сержантом СС – непроницаемо.
«Ты устал, – говорю я Артуру. – Это, наверное, очень неудобно – стоять вот так с поднятыми вверх руками. Вот что мы сделаем. Я сейчас сам подниму руки вверх, а ты свои опусти. Может быть, они не заметят. Хотя погоди, у меня есть идея получше. Мы оба будем стоять подняв руки».
Это строки из романа Ярослава Рымкевича «Конечная: Umschlagplatz» опубликованного в Польше в 1988 году. Чуть ранее рассказчик вместе с сестрой внимательно рассматривает свой семейный альбом:
– Смотри, это Свидер летом 1942 года. А это ты на качелях рядом с домом. А вот мы стоим на пляже у реки. А вот я на платформе в Отвоцке. Шапка и галстук. И те же самые белые носочки. Но я хоть убей не могу вспомнить дом, в котором мы в том году проводили каникулы.
– Я тоже не могу, – говорит сестра, читая надпись, которую сделала наша мама на странице с этим фото, на котором я стою при полном параде – галстук, шапка, белые носочки – на платформе в Отвоцке. «Приходская ярмарка в Отвоцке, 19 июля 1942 года».
– А ты знала, – говорю я, – что летом 1942 года в Отвоцке еще существовало гетто?2
Если бы надо было назвать изображение, которое в воображении современного культурного человека прочно ассоциируется с Холокостом, это, с большой вероятностью, была бы фотография маленького мальчика, стоящего с поднятыми вверх руками в Варшавском гетто (ил. 5.1). Известность этой фотографии поистине потрясает: не будет преувеличением сказать, что с учетом архетипической роли, которую стала играть тема еврейской жертвы (и жертвы вообще), мальчик из Варшавского гетто стал настоящим олицетворением Холокоста.
Эта, говоря словами Лоуренса Лангера, «самая знаменитая фотография, пережившая катастрофу», мелькает в фильмах, романах, поэмах, ее маниакально воспроизводят на обложках брошюр, посвященных истории Холокоста, в учебных пособиях и популярных книгах3. Она помещена на обложках не только таких популярных изданий, как «Еврейский Холокост для начинающих» и CD-версия истории Холокоста «Чтобы не забыть», но и вполне академических работ, изданных в 1990-х годах и позднее4. Ее всемирная известность и узнаваемость еще больше подчеркивается центральным местом в англоязычном историческом буклете «Холокост», служащем путеводителем по музею Яд ва-Шем. Фотография появляется в фильме Алена Рене 1956 года «Ночь и туман» и в фильме Ингмара Бергмана 1966 года «Персона», а в 1990-м выходит документальный фильм «Цви Нуссбаум: мальчик из Варшавы», посвященный утверждению пережившего Холокост Цви Нуссбаума, что мальчик на фотографии – это он. В первом абзаце, открывающем эту главу, сказано, что снимок стал отправной точкой романа Рымкевича; также он вдохновил несколько поэтов и художников, в том числе Ялу Корвин, Самуэля Бака и Джуди Чикаго.
История этого фото хорошо известна, однако остается скрытой из виду при современных воспроизведениях снимка, позволяющих зрителям забыть или игнорировать его жуткое происхождение. Фотография
