Я в свою очередь рассказал о нападении «оборотней» на Анатолия и своем визите к нему в больницу. Зуев присвистнул.

– Только войны со спецназом нам и не хватало. Во вляпались! – Он помолчал и повторил сердито: – Во вляпались!

– Интересно, какие потери понесли сами «оборотни»? – задал я самому себе вопрос и прибавил: – О-очень интересно. Анатолий, как ни крути, жив. Я не уверен, что все бойцы в черной «Волге» могут похвастаться этим. Голову даю на отсечение!

Тезка недоверчиво посмотрел на меня, но я-то знал, что говорю. Поболтав с ним и, как умел, приободрив его, я посоветовал ему заглянуть в хозяйственный магазин и поинтересоваться, что купили у них вчера братки. Случайно, не черную краску? Или, там, канистру для бензина? И озадачить этими делами милицию. Да не мне его учить.

На обратном пути я снова остановился на седьмой развилке. Гриша, как стойкий оловянный солдатик, стоял на своем посту и не собирался его покидать. Я пожал его мужественную руку и двинулся дальше.

В Тихоновке (обязательность – мой крест) я отыскал друга детства Алексея Петрова, автомеханика, специалиста по ремонту машин, и привез его в лагерь. Мой друг – уже начинающий лысеть блондин с круглым лицом, голубенькими глазками, крошечным курносым носиком, невысокий, но широченный, округлых форм. Хоть на бок положи его, хоть поставь на ноги – без разницы. В деревне его называли Колобком. Увидев «Ниву», мой, обычно невозмутимый, как удав, приятель вдруг разнервничался.

– П…ц! Чикаго, б…дь! – заворчал он, разглядев многочисленные дырки и закатив глазки. – С вами, б…дь, только свяжись – самому в голове такую же дырку сделают. У тебя, Валерьян, ни котенка, ни ребенка, а у меня три короеда мал мала меньше без штанов по ограде бегают. Им батька живой нужен.

И дальше после горестной паузы:

– П…ц! А он, бандюга энтот, хоть заплатит за ремонт? А если он загнется в больнице? Или грохнут его там? К бабке не ходи – грохнут! Я тыщу раз видел такое по ящику… Ну чё скалишься, Валерьян, чё скалишься? Ну, умора, обхохочешься, п…ц!

Он был готов не на шутку обидеться. Хорошо, хоть я от крови салон отмыть и отшеркать успел, а то убежал бы в Тихоновку.

Улыбаясь, я заверил Леху, что Анатолий своей смертью точно не умрет, что грохнуть его в больнице тоже вряд ли у кого получится. И что по-любому за ремонт я рассчитаюсь с ним лично. Мои заверения несколько успокоили Алексея, и, продолжая ворчать, он принялся откручивать дверцу.

Я же отошел к Тихоновичу и сообщил ему, что с Гришей все в порядке, что я передал ему продукты и что на обратном пути, меньше часа назад, снова разговаривал с ним. Вениамин Тихонович просветлел лицом.

Следом я коротко рассказал ему про визит в больницу к Анатолию, встречу с Зуевым, упомянул про заляпанные черной краской стены и сгоревший киоск. Мой рассказ расстроил педагога. Он, и без того почти всегда выглядевший виноватым неизвестно в чем, почувствовал себя еще более виноватым.

Оказывается, это он уговорил коммерсанта на поиски Чернова. Занятый с утра до ночи проблемами стройки, Петрович не пришел в восторг от его предложения. По-хорошему, ему не следовало бросать дела на самотек и ехать сюда. Но Сухарев все же уговорил своего приятеля и… испытывал теперь угрызения совести. Хотел как лучше – получилось как всегда.

Переговорив с ним, я завалился спать. Разбудил меня Тюрючок. Хохоча и вереща, он выволок меня за ногу из палатки. Сердиться на него – себя не уважать. Поэтому, покрутив снисходительно пальцем у виска, я принялся разыгрывать роль гостеприимного хозяина и «накрывать поляну».

Тюрючок, дабы не мешать мне священнодействовать (поляна для него святое), сразу отошел к Лехе, присел на корточки – и полилась неспешная мужская беседа. Посмотреть любо-дорого: два самостоятельных мужика, два хозяина, два добытчика. И только по прорывающимся визгливым ноткам в голосе Шурика, по заметно улучшившемуся настроению Алексея да по их вороватым взглядам в мою сторону было ясно: мои друганы находятся в предвкушении доброго застолья. Русь, Русь, куда ты катишься?

Наконец все было готово. Вениамин Тихонович от обеда с нами отказался. В незнакомой компании он комплексовал, чувствовал себя не в своей тарелке. Да и не до застолья ему было – переживал за сына.

Алексей с Шуриком попросили у меня мыло, полотенце и чинно спустились к реке. Все путем! Умывшись, они так же чинно уселись на траву рядом со мной.

– Ну, за встречу! – поднял я рюмку. – Жаль, Зайчика нет с нами.

Мы чокнулись, выпили, ритуально крякнули: «Крепка, зараза! И как ее добрые люди пьют?» Потом закусили, помолчали.

– А я этого калифана знаю, – значимо произнес Тюрючок, кивнув в сторону «Нивы», – сурьезный мужчина, Анатолием звать. Прикинь, с кодлой самого Мясника схлестнулся – и те… поджали хвост. Зуб даю! Своими глазами видел. В «Эльдорадо». Не они?

Я отрицательно мотнул головой. Шурик степенно (эта степенность начинала куда-то пропадать после четвертой – пятой рюмок), но уже и не без юмора начал описывать нам свои приключения. Оказывается, его сегодня снова понесли черти на Трофимову ферму. По дороге он встретился… с черной «Волгой» с тонированными стеклами.

Я вздрогнул. В голове вихрем промелькнули различные варианты. Самым правдоподобным из них мне показался следующий: «оборотни», устранив конкурента, плотно занялись поисками Чернова. Как-то так, как говорит тезка.

На Тюрючка эта встреча не произвела не малейшего впечатления. Он еще ничего не слышал ни о самой «Волге», ни об «оборотнях», ни об их нападении на Анатолия. Он съехал на обочину, пропустил заляпанную грязью машину и поехал дальше. Однако дойной коровы Тюрючка, браконьеров, на этот раз на ферме не оказалось. Не судьба! Уехали куда-то по своим браконьерским делам.

– Не все коту масленица! – хихикнул Шурик, поглядев на меня своими зеленоватыми глазами и уминая кусок колбасы. – Облом с приколом! Корячился, корячился – и зря. Прикинь, аж слезу пробило от досады. Потом про тебя вспомнил – и сразу полегчало. Ну, думаю, еще не вечер!

Я снова наполнил рюмку.