Шрифт:
Закладка:
Девятьяров тяжелым взглядом прошёлся по пьяненькой, глумливой физиономии сводного брата. Довериться пока не решился.
– Ладно, подумаю! – намекнул он. Заметил, как оживились глазки напротив. – Но пока, чтоб ни пятнышка. От Гуська своего отойди. Его все равно за то ли, за другое посадят! И, само собой, – упаси боже ещё раз в ментовку загреметь. Иначе!..
Прижал длинный палец Робику к виску, будто дуло пистолета.
– Так что? – глянул на часы. Заторопился.
– Да понял, не дурак! Дурак бы не понял, – отмолотил одну из своих скороговорок Робик.
Девятьяров поднялся, подхватил шляпу.
– И ещё! – припомнил он. – Знаю, что не вылезаешь от девки своей. Мёдом, видно, намазана. Но жениться не вздумай!
– Ты мне ещё и баб подбирать будешь?! – заново взвился Робик.
– Иностранка. А это – пятно, – холодно объяснился брат.
Робик провожал уходящего брата глазами – впервые со спины. Рослый, сухопарый, плечи коромыслом. Плоский, упрямый затылок. Дуролом, конечно. Но прислониться можно. Тем более что в Москве и впрямь сделалось стрёмно. Не подступятся к главному, все равно найдут, за что посадить. Да хоть та же новая среди ментов фишка – наркоту подбросят. А садиться Робику не хотелось.
– Достали папашины холуи! – громко пожаловался Робик. – И когда только они от меня отстебаются?!
Пересел к Клышу. По брошенному искоса взгляду понял, что тот всё слышал.
– Ну да, брательник, – признал он. – Всё одно падаль.
– Что ж вокруг тебя одна падаль? – Данька усмехнулся. – Где ни встречу, обязательно среди падали.
– Потому что у любого, если копнуть, – внутри падаль, – не задержался с ответом Баулин.
– Может, и хорошее что бывает?
– Сомневаюсь, – Робик почмокал полными губами. – Но если и впрямь нашел – замри. Глубже не копай! Чтоб не разочароваться. Потому что, если ещё на полштыка глубже, – всё едино…
– Падаль? – веселея, догадался Клыш. – И дружбы вовсе нет?
– Конечно! Первая заповедь: хочешь остаться при друзьях, не говори того, что думаешь. И не мешай врать другим. Они тебе не по правде, и ты им – понарошку! Вот попробуй дружбану сказать, что на самом деле думаешь. И что на выходе? Одним другом меньше.
– Может, он и вовсе не был твоим другом?
– Брось эти ля-ля! – Робик аж взвизгнул. – Дружба – фройншафт! Повторяем друг за другом. А на самом деле все на подлянке живём! Выгоден – друг, невыгоден – проходи-подвинься.
Клыш, сощурившись, слушал пьяного балабола. Иногда хмыкал, – беспутный эпатажник отвлекал от собственных, тяготящих раздумий.
Робик взболтнул опустевший чайничек. Намекающе показал официантке. Но с уходом Земского приветливость в ней иссякла.
– Идите себе. И так уж с чая качает.
Они вышли на сырую, серую улицу.
Робик поглядывал на вышагивающего рядом Клыша. В парне этом, с ироничным прищуром, углублённым в какие-то свои раздумья, угадывалась взрывная, дерзкая сила, перед которой шумливый Баулин невольно робел.
Дождь закончился, но по мостовой лились потоки. Водители прижимали заляпанные машины ближе в тротуару, окатывая редких прохожих. Те, беззащитные, жались к домам.
– Гомо советикус – чмо дрожащее! Вот и в жизни по углам жмёмся! – подметил Робик. – А страх этот, что в людишек вколотили, его выбивать надо. Как матрас!
Как с ним не раз бывало, внезапный прилив удали подхватил его. Да и больно захотелось поразить нового приятеля.
– Эх, душа просит поантисоветничать… – взгляд Робика заметался. Впереди открывался девятиэтажный массив обкома партии.
– Чего просит? – забеспокоился Клыш. Но остановить Баулина не успел.
– Душа, говорю, не согласная!
В следующую секунду Робик подбежал к углу дома, на котором был закреплен флаг СССР. Подтянулся. Ловко выдернул древко из металлического держателя, развернул.
Трое случайных прохожих застыли как вкопанные. У какой-то тетки с бидоном смешно раскрылся рот. Из переулка выпорхнула группка лет по семнадцать-восемнадцать. Озадаченно притихла.
– Студенты?! – громогласно определил Робик. – А я приват-доцент. Провожу первый политсеминар.
Выскочил на трамвайные пути, развернул знамя. Гикнул.
– А ну, вольный студент, который не ссыкун, становись в колонну! Тряхнем обывателя!
Те неуверенно подошли. Затоптались.
– С левой ноги! Др-ружно! Подтягивай… Бо-оже царя храни!
С древком в руках, чеканя шаг и горланя во всю глотку, Баулин двинулся по трамвайным путям мимо обкома партии. Следом, потирая подбородок и озираясь, побрел Клыш. За ним, нервно перемигиваясь и пересмеиваясь, шло пацаньё.
На переходе соляным столбом застыл колоритный пожилой мужчина. Несмотря на возраст, импозантный, ухоженный: в шейном платочке, бежевом вельветовом пальто, с аккуратной седоватой бородкой, с хвостиком на залысой голове. Он беспрерывно водил ладонью перед лицом, не веря тому, что видели собственные глаза.
Робик глянул орлом на озадаченного Клыша.
– Что? Любо вот так-то? Считай минуты свободы! – пошутил он.
Долго считать не пришлось.
Из-за здания обкома партии на Миллионную вылетел милицейский жигулёнок. Затормозил поперёк трамвайных путей. Из распахнувшихся дверец один за другим высыпали сразу пятеро милиционеров. Трое бросились за брызнувшими в стороны пацанами, двое других устремились к знаменосцу.
Первым, прямо на Робика, бежал раскормленный, краснолицый сержант.
– Об асфальт размажу! – выдохнул он. Робика окатило острым запахом чесночного перегара. Мутный взгляд налитых ненавистью глаз парализовал.
Словно в замедленной съемке увидел, как сержантская лапища сжимается в кулак, разворачивается для удара. От смачного тычка в губы упал, выпустив из руки древко.
Сержанта по инерции пронесло мимо, но бежавший следом занёс для удара ногу в сапоге.
– Не бейте! – закричал Робик. Удаль как накатила, так и схлынула. Стало по-настоящему страшно. – Это ж прикол был! Верну я вам вашу тряпку на место.
Пытаясь защитить голову, обхватил её руками. Внезапно милиционер споткнулся. А над Робиком склонилось злое лицо Клыша.
– Пулей в подворотню! – с ненавистью процедил он. – Там возле забора бочка. С неё на забор и – ждёшь меня! Как следом перемахну – сбивай бочку ногой. Ментам не перелезть! Двигай, поп Гапон хренов!
Приподнял обмякшего Баулина, встряхнул.
Робик, пыхтя, побежал в заданном направлении, нырнул в узкую арку, подбежал к высоченному забору, перегородившему выход на соседнюю, тихую улочку. Если б не металлическая бочка из-под солидола, что разглядел глазастый Клыш, нипочем не перелезть. Робик вскарабкался на бочонок, заелозил пузом на заборе. Оглянулся. Клыш, пятясь, принимал на себя удары двух наседавших милиционеров и косился через плечо. Положение его было отчаянное.
Не мешкая более, Робик дотянулся до бочки ногой, толчком опрокинул в высокую траву. Перевалился на другую сторону, ударился коленом о край обломленной доски, вскочил и, подволакивая ушибленную ногу, побежал по переулку Крылова к полуразобранному двухэтажному дому. В развалинах затаился. Вдалеке, на Миллионной улице, удаляясь, заливались милицейские трели. Нежданно-негаданно в переулок выскочил Клыш. Из щеки, будто наждаком содранной, хлестала кровь. Озираясь, помчался по Крылова.
– Сюда! – Робик выглянул из развалин, замахал. – Ушел-таки? – обрадовался он. – Вот молодца! А я думал, хана тебе!
Он принялся отряхивать приятеля.
– И была б хана,
