– Я приличная женщина, – возразила я, дергая безуспешно дверь. – Откройте, я же оплатила поездку.

– Ну и что, а я имею право отказаться везти пассажира, если он до этого валялся в грязи, – не остался в долгу водитель. – Отойди, я поехал! – И он завел мотор.

Только тут я заметила, что все мое пальто вымазано грязью, а подол длинного дорогого платья превратился за считаные минуты в мокрую половую тряпку.

Господи, мне что, теперь придется идти домой пешком через весь город?! Да я дойду только к утру!

Я показала вслед отъехавшей машине неприличный жест, едва не упав при этом от головокружения. Помимо моей воли по щекам катились слезы, превращавшиеся в черно-красные ручейки, но мне было наплевать на испорченный макияж.

Какое дело мне до макияжа и платья?! Жизнь моя прошла, ничего хорошего в ней больше не будет. Все, что было в ней хорошего, – любовь, рождение детей, молодость и счастье – осталось где-то позади.

Я подняла глаза к исходящему слезами небу – мне казалось, оно единственное понимало меня.

Надо собраться с силами и идти домой. Попытать счастья в маршрутке или не стоит?..

Внезапно на обочине вновь возник тот самый таксист. Наверное, вернулся мстить мне за средний палец, который я показала ему. Ну и пусть, и наплевать. Может, скорая подберет меня к утру, бездыханную и несчастную женщину, у которой в этой жизни не осталось нич…

– Эй, горемычная, – крикнул таксист, открывая багажник. – Садись, довезу до дома. Добрый я сегодня, эх! – он обложил заднее сиденье газетами и вложил мне в руки мешочек. – Тошнить будет – сразу рот мешком закрывай, поняла? Смотри, новую машину мне не угваздай!

– Не такая уж она у тебя и новая, – устало отозвалась я, садясь на шуршащие газеты. – Уж я в этом разбираюсь…

– Подумаешь, не новая, – весело сказал таксист, заводя машину. – Зато работает исправно, на дорогах не ломается. Машины, между прочим, иногда понадежней некоторых людей бывают…

«Машины надежней некоторых людей, говоришь? Метко сказано. Может быть, на то они и машины?..»

В кармане у меня снова заверещал мобильный. На сей раз это была Алена.

– Мам, представляешь, я только что из школы, – затараторила она в трубку, – ты прикинь, сегодня Вика…

– Настю забрала? – перебила я ее.

– Да-да, забрала… Так вот, у Вики Роговой сегодня…

– Вы поели, Алена? Там суп был.

– Да, поели. Так вот, Вика, оказывается…

– Папа пришел?

– Нет еще, – рассердилась Алена. – А ты когда придешь?

– Скоро буду, – пообещала я, отключая телефон.

В этом разговоре – вся моя дочь. Вся моя эгоистичная дочь, которая никогда не спросит, не тяжело ли матери, как она себя чувствует и нужно ли что-нибудь ей самой. А что теперь об этом говорить, сама виновата – вырастила дочь равнодушной и черствой белоручкой.

И не вини никого, кроме себя, Любаня…

– Вам к подъезду или с улицы? – повернулся ко мне таксист. – Эй, вы чего плачете?! Что случилось-то?

– Вы не могли бы подождать меня у подъезда? – спросила я, размазывая слезы. – Я за все заплачу…

Глава 24

Не успела я войти в квартиру, как мне навстречу выскочила Алена с горящими глазами.

– Мам, представляешь, Вику сегодня прямо из школы на скорой увезли! – возбужденно затараторила она. – Мы так все испугались, когда ее на носилках понесли, и никто пока не знает, что случилось. Рита Вилевна с ней поехала, прикинь!

В другом состоянии я, возможно, и прониклась бы историей о лучшей подруге дочери, начала бы расспрашивать, уточнять. Но сейчас инстинкт самосохранения во мне был превыше других чувств.

Мне надо… Нет, мне просто физически необходимо побыть одной, наедине со своими мыслями! Иначе я сойду с ума от боли, разрывающей меня изнутри!

К тому же… Алена порой до отвращения похожа на Серегу. Вот сейчас, например, просто одно лицо. А я ужасно зла на Серегу, на себя и на весь белый свет, чтобы реагировать как любящая мать…

– Алена, – сурово прервала я ее, проходя в кухню. – Я поеду на дачу, там все помыть надо, теплицы закрыть… Так, не перебивай меня! – прикрикнула я, видя, что Алена собирается задать какой-то вопрос. – Ты остаешься за старшую: Настю покормишь, проследишь, чтобы она сделала все уроки. На вечер что-нибудь приготовишь, всех покормишь.

Алена молча смотрела, как я достаю из холодильника палку вареной колбасы, а из хлебницы – полбатона моего любимого ржаного хлеба и укладываю все это в свою необъятную сумку.

– За продуктами сходишь вместе с Настей, вот тебе карта, – предупредила я дальнейшие расспросы и положила на стол карту, которую мне утром оставил Серега. – И это… купи себе что хочешь, там останется, много еще…

– Мам, а… папа знает, что ты уезжаешь? – тихо спросила Алена, явно боясь очередной вспышки моего гнева.

– Конечно, знает, – смалодушничала я, заглядывая в детскую.

Настя, пользуясь отсутствием Алены, увлеченно играла в какую-то игру на телефоне сестры. Тем лучше, не будет цепляться ко мне и требовать любви.

Нет у меня ничего для вас, милые мои, просто нет…

– А что на ужин-то приготовить? – спохватилась Алена, крутя в руках карточку.

– Что хочешь или что можешь! – отрезала я, надевая кроссовки.

По-хорошему надо бы переодеться, но я очень боялась, что таксист не дождется меня и уедет.

И еще: мне впервые в жизни было безразлично, что будет есть моя семья на ужин. Ничего, с голоду не умрут, даже если Алена ничего не приготовит: в холодильнике есть остатки супа, ветчина, полголовки сыра, яйца, масло, молоко… Да и магазин под боком.

У порога я обернулась. Алена стояла на пороге кухни и испуганно смотрела на меня. Что и говорить, я сама от себя сегодня в шоке – поведение матери-кукушки мне не свойственно. Но… все бывает в этой жизни в первый раз!

– Все хорошо, Ален, – проговорила я, чувствуя, как начинают дрожать руки, сжимающие сумку. – Я вернусь через пару дней. Ну, пока. Закрывайся.

Таксист ждал в машине, коротая время за чтением газеты.

– Я уж думал – не придете, – заметил он, заводя автомобиль. – У меня был один раз такой случай: девушка села, говорит: «Надо будет заехать еще кое-куда, забрать подругу». А как приехали, говорит такая… Ой, а что же вы плачете?!

Я, устроившись на заднем сиденье, действительно дала волю слезам. Обычно я могу плакать бесшумно, но сейчас плакала навзрыд, как ребенок, вытирая дрожащими руками катившиеся слезы. Чувствую себя использованной вещью, выброшенной на обочину жизни. За что он так со мной, за что?!

– Чего