Шрифт:
Закладка:
– Какая красота, Дирк! Ты только посмотри, какая красота!
Дирк, подпрыгивая от радости в предвкушении предстоящей поездки, нетерпеливо замотал головой:
– Что? Не вижу ничего красивого. Что тут красивого?
– Весь… весь этот урожай! – раскинула руки Селина. – Капуста!
– Это ты про что? Не понимаю, – сказал Дирк. – Поедем, мама. Или мы еще не едем? Ты сказала: отправимся, как только загрузим все в телегу.
– Ох, Большущий, ты совсем как твой… – она осеклась.
– Как мой что?
– Скоро поедем, сынок. Ян, на ужин у вас сегодня будет холодное мясо. Картошку для жарки я нарезала, и от обеда осталась половина яблочного пирога. Потом помойте за собой посуду, не оставляйте грязные тарелки на кухне. К вечеру вам надо будет собрать оставшиеся кабачки и тыквы. Может, я смогу продать все разом, а не по частям. Поговорю с посредником. Хотя придется получить меньше, если так сложится.
Она нарядила Дирка в костюм, перекроенный из отцовского. На голову ему надела широкополую соломенную шляпу, которую он терпеть не мог. Сунула под сиденье сшитое из прочной мешковины пальто Дирка вместе со старым черным кружевным шарфом, потому что, хотя дни в сентябре стояли поистине жаркие, она знала, что вечером, скорее всего, похолодает, когда солнце, точно китайский красный воздушный шар, сгорит в ярком зареве за горизонтом прерии. Сама она в черном платье с широкой юбкой проворно забралась в телегу, взяла в руки вожжи, взглянула на сидящего рядом сына и щелкнула языком, понукая лошадей. Ян Стен дал волю чувствам и в последний раз возмущенно возопил:
– В жизни своей я не слыхивал ничего подобного!
Селина направила упряжку в сторону города.
– Вы очень удивитесь, Ян, когда узнаете обо всем, чего раньше никогда не знали и о чем когда-нибудь услышите.
И все же по прошествии двадцати лет, когда неспешно ковыляющего по жизни Яна нагнали автомобиль «Форд», фонограф, радио и доставка почты в сельские районы, он любил рассказывать про тот знаменательный день, когда Селина де Йонг отправилась на рынок, как мужчина, с телегой вымытых и очищенных овощей и с мальчиком Дирком рядом на козлах.
Если бы в тот день вам пришлось проезжать по Холстед-роуд, вы бы увидели старую колымагу, полную овощей, а на козлах худенькую женщину, бледную, с блестящими глазами, в бесформенном черном платье и мятой черной фетровой шляпе, то ли похожей на мужскую, то ли и в самом деле мужской. Волосы у женщины были убраны назад, что ей совсем не шло. На лице с высокими скулами только самый внимательный наблюдатель мог бы заметить изящный маленький носик и прекрасные глаза, ставшие от волнения невероятно огромными. Рядом с ней вы увидели бы мальчика лет девяти – загорелого, веснушчатого паренька в смешном наряде явно домашнего пошива и в соломенной шляпе со сломанными, болтающимися полями, которую он упрямо скидывал, но которая тут же нахлобучивалась обратно женщиной, боявшейся, что жаркое дневное солнце напечет ему коротко остриженную голову. Но в те редкие промежутки, когда шляпа снималась, вы наверняка заметили бы, как горят у мальчишки глаза.
В ногах у них устроился пес Пом, дворняга, чьи хвост и голова имели совершенно разный окрас, а нескладные лапы никак не сочетались с крепким, упитанным телом. Сейчас он дремал, потому что обычно в его задачу входило стеречь груз ночью, пока Первюс спал.
Довольно потрепанная, но вместе с тем удивительная компания. Селина де Йонг ехала в город по Холстед-роуд, вместо того чтобы сидеть в трауре у себя дома в гостиной и принимать соболезнования Верхней Прерии. Пока они двигались по дороге в жаре и пыли, в Селине проснулось ощущение, очень близкое восторгу. Поняв это, она почувствовала, что кровь жителей Новой Англии, текущая в ее жилах, призывает к ответу: «И не стыдно тебе, Селина Пик! Ты подлая женщина! Ты чуть ли не радуешься, когда положено горевать! Бедняжка Первюс… ферма… Дирк… а ты прямо-таки счастлива! Устыдись!»
Но ей не было стыдно, и она это понимала. Даже сейчас вместе с подобными мыслями на нее все равно накатывала волна восторга. Больше десяти лет назад она впервые ехала по этой самой дороге с Класом Полом, и, несмотря на случившуюся недавно трагедию, смерть отца, ее юность и одиночество, несмотря на страшную мысль о новом доме, куда она направлялась, никому не известная, ни с кем не знакомая, она чувствовала, как внутри у нее поднимается теплая волна восторга, вдохновения – приключения! Да, именно так. «Все это – одно большое приключение», – сказал ей однажды отец, Симеон Пик. И теперь ощущения того дня повторялись. Теперь, как и тогда, она делала то, что считалось бунтарским, отважным поступком, то, что вызывало ужас в Верхней Прерии. Теперь, как и тогда, она трезво оценивала сложившуюся ситуацию. Молодость прошла, но здоровье и мужество не утрачены, у нее есть девятилетний сын, двадцать пять акров истощенной земли, обветшалые дом и сарай, веселый авантюрный дух, который вряд ли когда-нибудь ее покинет, хотя порой заводит в странные места, откуда в конце концов ей приходится с болью отступать, обнаружив впереди тупик. Но красная и зеленая капуста всегда будет ей напоминать нефрит и бургундское вино, хризопраз и порфир. Жизнь еще не придумала оружия, чтобы сломить такую женщину. И еще у нее есть красное кашемировое платье. Селина рассмеялась.
– Чему ты смеешься, мама?
Вопрос ее отрезвил.
– Ничему, Большущий. Я даже не заметила, что смеюсь. Просто вспомнила про красное платье, в котором приехала совсем молоденькая в Верхнюю Прерию. Оно все еще у меня.
– Что же в нем смешного?
Дирк следил взглядом за птичкой овсянкой.
– Ничего. Мама же сказала тебе: ничего.
– Жаль, я не взял c собой рогатку.
Овсянка сидела на придорожном заборе не более чем в десяти футах от паренька.
– Большущий, ты же мне обещал, что никогда не будешь стрелять по птицам.
– Ну я бы не стрелял. Просто прицелился бы.
Вперед по жаркой и пыльной проселочной дороге. Селина посерьезнела. Надо будет платить за похороны. Потом врачу. И
