Шрифт:
Закладка:
— Поднимайся, соня! Выходим. — Открыв дверцу, он выбрался из машины, потянулся, разминая затекшие мышцы, и крикнул: — Хозяин, принимай гостей!
На крыльцо вышел крепкий мужичок, с аккуратной темной бородкой, в обтягивающих джинсах и свободном, грубой домашней вязки сером свитере. На вид ему можно было дать лет сорок.
— Здорово, Юрка! А я уж заждался, самовар давно готов. Они подошли к крыльцу.
— Знакомься, это Юля.
— Здравствуйте, Антон, — представился бородач протягивая руку.
Рукопожатие было крепким, но бережным — так держат хрустальный вазон, когда несут мыть в ванную, осторожно и крепко. Серые глаза смотрели на гостью дружелюбно, с веселым одобрительным интересом. Губы, скрытые усами и бородой, растягивала приветливая улыбка, обнажая белые ровные зубы. «Нет, ему нет сорока, — решила Юля, — максимум тридцать пять».
— Доброе утро! — поздоровалась она. — Как у вас здесь все основательно.
Довольный хозяин кивнул:
— Стараемся! Проходите, пожалуйста, в дом.
Они вошли в чистые, пахнущие мятой, зверобоем и еще чем-то пряным и душистым сени. Открыв следующую дверь, хозяин пропустил гостей вперед, а затем вошел в комнату сам. Навстречу бросился огромный черный дог и принялся облизывать Юрины руки, норовя заодно лизнуть щеки и подбородок.
— Петруха, привет, мой хороший! Давненько мы с тобой не виделись. Как поживаешь, малыга?
Пес, виляя хвостом, издавал звуки, означающие, видимо, на собачьем языке восторг и восхищение.
— Познакомься с девушкой, Петруха, — подсказал ему хозяин. — И будь с ней вежлив, пожалуйста.
Дог оставил Юру в покое, опустился на все четыре лапы и внимательно посмотрел на Юлю. «Мамочки, — ахнула она про себя, — надо же, все понимает! А красавец какой — с ума сойти!» Между тем пес приблизился вплотную к гостье, сел у ее ног, еще раз внимательно оглядел своими черными блестящими глазами и ткнулся влажным носом в колени, подставив для ласки мощную голову. Юля нежно погладила гладкую шелковистую шерсть.
— Понравилась, — улыбнулся Антон, — теперь не отстанет. Вы с ним построже, а то замучит своей любовью. Он такой: если кто не нравится — лучше держаться подальше, ну а уж если кто по душе придется — как ребенок, прилипнет и не отстанет.
Но Юля не слушала хозяина. Уже влюбившись в это гладкое черное чудо, она гладила его спину и голову, щекотала за ушами и шептала всякие нежности.
— Слушай, Антон, помоги мне, а? Я там привез кое-что, из багажника надо вытащить.
— А лопаты привез?
— И лопаты, и топор — все, как ты заказывал.
— Юль, мы на минутку тебя оставим? — сказал Юра.
— Туалетная комната в углу, вон за той дверью. Не стесняйтесь, чувствуйте себя как дома, — добавил гостеприимный хозяин.
И они вышли. Юля, обняв Петруху, оглядела комнату. Она была довольно большой, гораздо больше ее собственной. В углу пылал камин. Сбоку перед камином, на подставке висели щипцы и еще какие-то черные предметы различной формы, рядом стояла небольшая кочерга. У правой стены расположился диван, застеленный домотканым ковриком. За диваном извивалась лестница, ведущая на второй этаж. Юле особенно понравились балясины — гладкие и стройные, как молодая девушка. Слева, у подножия лестницы торчала чудная деревянная штуковина — то ли леший, то ли человек, не поймешь. Левая стена была целиком отдана книгам. Юля подошла поближе. Прекрасная библиотека, правда, многие из книг были на английском, немецком и еще на каком-то (непонятно — японском, китайском?) языках. Высокие узкие корешки альбомов по искусству соседствовали с толстыми — старинных книг. Юля насчитала целых пять фолиантов. Много поэзии, фантастика, зарубежные авторы, о которых только слышала, но читать не читала — блата у нее нет, доставать негде. Оторвавшись от книг, она побрела дальше, хвостом поплелся и Петруха. Середину комнаты занимал круглый стол с четырьмя стульями. На стенах висели шкуры, рога и пара охотничьих ружей. Одно из них осторожно потрогала. Гладкий ствол холодил кончики пальцев и предупреждал: не тронь — выстрелю. Гостья решила, что лучше с ним не связываться. Не дай Бог сработает поговорка: и незаряженное ружье иногда стреляет.
— Подожди, Петруха, я сейчас, — Шепнула она новообретенному другу и шмыгнула в угол, за дверь, на которую ей указал Антон.
«Надо же, удобства прямо городские!» — удивлялась любознательная экскурсантка, вытирая руки чистым льняным полотенцем. Выйдя в комнату, увидела дружную парочку, выставляющую на стол бутылки с шампанским, вином и разную вкусную снедь.
— Помощь нужна? — спросила, втайне надеясь, что те откажутся.
Не отказались. Пришлось нарезать колбасу и сыр тонкими ломтиками, расставлять тарелки, раскладывать закуски.
— Ну, за знакомство! — поднял Антон бокал с шампанским. — Я рад, что вы переступили порог моего дома. — Он посмотрел с улыбкой на гостью. — Надеюсь, не в единственный, а в первый раз.
— Лиха беда — начало, — подмигнул ему Юра, — еще успеем надоесть.
После традиционного тоста за хозяина Антон поинтересовался у Юли.
— Юленька, а он вообще-то просветил вас, в какую глушь и к кому везет?
— Нет, — честно призналась она.
— На него похоже, — хмыкнул Антон. — Юрка любит сюрпризы.
— А сам-то? — отпарировал Юрий. — Уж какой сюрприз всем нам тогда устроил! Ты — до сих пор притча во языцех, даже первокурсники о тебе знают. Представляешь, — обратился он к Юле, — закончил человек институт, не рядовой, заметьте, МГИМО, да еще и с красным дипломом. Уехал — ни много ни мало в Лондон, атташе. Прекрасную карьеру начал. И вдруг ни с того ни с сего, просто так — нате вам: ухожу по собственному желанию. Что такое?! Почему?! Дайте ответ — нет ответа. Забрался в эту глушь, двести километров от Москвы, устроился лесничим, обосновался и живет. Радуется жизни, елкам и Петрухе — несбывшаяся надежда советской дипломатии.
— И счастлив, Юрик, доложу я тебе, вполне! Помнишь, как у Есенина?
«И счастлив был уж тем, что целовал я женщин,
Мял цветы, валялся по траве.
И зверье, как братьев наших меньших,
Никогда не бил по голове…»
А вы знаете, Юленька, сколько лет мы с Юркой знаем друг друга?
— Сколько?
— Тридцать! Я его в коляске катал, годовалого еще. А сам уж взрослый совсем был, шестилетка. Мы же вместе детство провели, в Лондоне. Нас, таких мелких, в колонии всего двое-то и было. Остальные дети — совсем самостоятельные, от десяти до шестнадцати лет. Родители наши долго вместе работали, а
