V‐2 были его тайным оружием; их разработал для нацистов выдающийся ученый Вернер фон Браун. Первый в мире управляемый снаряд дальнего действия обещал стать для Германии спасательным кругом: немцам больше не надо было полагаться на свои потрепанные люфтваффе в воздушных битвах над Англией и Европой. Они могли просто отправлять ракеты с континента, в том числе из Нидерландов, сея смерть и разрушение одним нажатием кнопки на мобильной ракетной установке, которую заканчивали разрабатывать.

Поначалу немцы собирались запускать эти устройства из стационарных бункеров, однако преимущества мобильности – с ней союзникам куда сложнее было определить местоположение ракетной установки, – заставили их заняться разработкой передвижных установок. Эти ужасающие конструкции, которые впервые будут применены через несколько недель, причинили немалые разрушения множеству городов в Англии, Франции и даже Гааге в Нидерландах. Однако в начале августа 1944-го их мощь оставалась пока лишь теоретической, и Ханни, Трюс и Фредди должны были узнать, где немцы собираются разворачивать их.

Ханни все еще была подвержена приступам меланхолии и тосковала по Яну, однако с заданиями справлялась на отлично. Она говорила на немецком без акцента, и они с Трюс, едва знавшей язык, изображали двух старинных подруг. Ханни объясняла, что Трюс плохо знает немецкий, потому что всю жизнь прожила в Голландии – ее родители переехали из Германии, когда она была совсем маленькой. Солдаты всегда верили ее лжи, вероятно, потому, что это говорила такая очаровательная девушка [191].

Троица подруг быстро стала глазами и ушами RVV в Харлеме. В отличие от мужчин, они гораздо меньше рисковали быть арестованными и отправленными на работы в Германию. Они могли, не вызывая подозрений, подолгу стоять где-нибудь на перекрестке или сидеть в кафе, делая вид, что просто болтают, и наблюдая тем временем за нужным домом или выслеживая коллаборациониста из NSB. Они могли курсировать между Амстердамом и Харлемом с полными велосипедными сумками, но никто не обыскивал их, предполагая, что в сумке у девушки будут, скорее всего, продукты, а не оружие.

Им также проще, чем мужчинам, было перевозить детей. Правда, эта задача осложнялась душевными переживаниями. Трюс вспоминала, как однажды увидела двоих еврейских малышей, четырех и пяти лет, которые полностью поседели, пока прятались от нацистов. Один мальчик провел целый год в буквальном смысле под землей – в подвале жилого дома. У него не было игрушек, не было никаких вещей – только банка, чтобы писать, и три книжки. «Ханни не могла этого выносить. Это было ужасно. Она каждый раз начинала плакать. Я предпочитаю сражаться, говорила она» [192].

По словам Трюс, Ханни в своем депрессивном настроении неоднократно заговаривала о том, чтобы сдаться немцам, думая, что в таком случае они могут отпустить ее родителей. Они с Фредди по многу часов отговаривали ее от этой идеи. Немцы не только не пойдут на подобную сделку, но она еще и подвергнет опасности весь харлемский RVV, если окажется на допросе в гестапо.

Они с Фредди получили задание присматривать за Ханни. Сестры пытались отвлечь ее, заводя разговоры о том, чем хотят заниматься в будущем. Что они станут делать после войны. Трюс и Фредди собирались выйти замуж и получить образование. Но Ханни не строила никаких планов. «Я не вижу никакого конца, – жаловалась она. – Когда я пытаюсь вообразить, что ждет впереди, то как будто занавес опускается у меня перед глазами» [193].

* * *

Ханни следила за продвижением союзнических войск по «Радио Оранье», которое слушала на приемнике у Элсинга. В доме был настоящий праздник, когда освободили Париж, еще один – когда союзники вошли в Бельгию. Ханни, правда, реагировала сдержанно; ее депрессия продолжалась, несмотря на совместную работу и выезды с Трюс и Фредди.

Даже записка от Филин из Амстердама не вывела ее из уныния, хоть Ханни и ответила на нее письмом. Вот как она описывала старой подруге свою ситуацию и состояние: «Настроение у меня ужасное: я не могу читать – ни романы, ни учебники. В свободное время я вяжу (да-да!) чулки! Я уже не так тверда, как раньше: привыкнуть к смерти оказалось нелегко» [194].

Дальше в письме она упоминала о том, как отреагировали в городе на приближение союзнических войск: «У людей праздничное настроение. А я сижу здесь, словно будда, и от меня тоже ожидают радости. Я же больше ругаюсь» [195].

«Когда это все закончится? Может, на мой день рождения. Пожалуй, я становлюсь мелодраматичной. Если мы с тобой больше не увидимся, то вот тебе мои советы на будущее: а) Солидарность; б) Продолжение нашей работы… с) Не считай моего друга трусом. Он великолепно повел себя. Таких людей должно быть как можно больше. Он был одним из самых милых парней, каких я когда-либо встречала. Помни об этом, это важно. До скорой встречи. С наилучшими пожеланиями, Йо. P. S. Почти каждый день ловлю блох!» [196]

Филин позднее объяснила загадочный намек на вязание чулок. Прежде чем она приехала прятаться в Харлем, Ханни как-то пришла к Филин в квартиру, чтобы сообщить ей, что ее отца увезли в Вестерброк. Позже он умер в Собиборе. Целую неделю после той новости Филин ничего не могла делать – только вязать. Так Ханни показывала ей одновременно свое состояние после утраты Яна и подчеркивала их связь с Филин [197].

Лиен Элсинга тоже запомнила, что Ханни связала пару чулок – чего никогда не делала раньше. После войны Лиен нашла их у себя в доме и отправила матери Ханни, Аафи. «Она была очень тронута этим жестом» [198].

Глава 19

В конце августа – начале сентября на юге Голландии творилось что-то странное. В городах и деревнях слышался грохот немецкой тяжелой техники, танков, грузовиков, бронемашин, звон сотен велосипедов и стук вагонных осей. Все указывало на массовый отход немецких войск из регионов Голландии, граничивших с Бельгией. От Розендааля на западе до Эйндховена на востоке войска вермахта поднимались и двигались на север и восток, отступая перед союзниками, теснившими их из Франции и Бельгии.

Немецкие войска использовали все доступные им транспортные средства в этом отступлении в сторону Германии. Они забирали с собой награбленную добычу – в первую очередь все вино и коньяк, которые могли увезти. Поначалу голландские фермеры, наблюдавшие за их перемещениями, не верили своим