– Я уже говорил тебе, какая ты красивая? – улыбается Вальтер, пока мы идем с ним рука об руку.

– Да, и не раз, – отвечаю я, а сама думаю: «Говорил бы ты потише».

Мы переходим трамвайные пути, оставляем позади шумную центральную улицу и сворачиваем на Готшедштрассе, тихую, застроенную высокими домами, с редкими магазинами в первых этажах. Их навесы выступают далеко на тротуар. На углу внушительного, словно церковь, здания мы останавливаемся. Огромная железная дверь заперта, но окна всех трех этажей ярко освещены.

– Что это… – начинаю я и вдруг замечаю большую звезду Давида; она желтеет на стене прямо рядом с дверью.

– Общинная синагога, – объясняет мне Вальтер. Я вся съеживаюсь.

– Зачем ты привел меня сюда? – Я смотрю на него, не веря своим глазам.

– Не волнуйся. – Он улыбается. – Тебе входить не надо. Просто там, внутри, лежит то, что я приготовил тебе в подарок.

– Вальтер, это плохая мысль.

– Почему? Ты ведь даже не знаешь пока, что там!

Почему? Действительно! Да я могла бы назвать ему тысячу причин, почему ему не стоило приводить меня сюда, но я молчу: у меня нет слов. Вместо этого я только верчу головой – не идет ли кто? А вдруг кто-нибудь увидит меня здесь, возле синагоги?

– Вальтер…

– Подожди, просто подожди меня здесь, ладно? Обещаю, я только туда и сразу обратно.

Его лицо оживлено возбуждением, он взлетает на высокое крыльцо, перемахивая через четыре ступеньки за раз, барабанит в дверь, оглядывается, усмехается. Я стою, вжавшись в стену дома напротив. Через пару секунд дверь приотворяется, и Вальтер исчезает за ней.

Я разглядываю здание синагоги. Что же там происходит? Просто незнакомые люди произносят странные молитвы на чужом, непонятном мне языке? Или они и впрямь служат дьяволу, плетя нити враждебного заговора? Кровь гулко стучит у меня в ушах, секунды тянутся одна за другой, перетекая в минуты. Ожидание становится невыносимым. Я уже раз сто осмотрела улицу из конца в конец, проверяя, не идет ли кто. Наверное, я даже убежала бы, вот только ноги не слушаются.

Вдруг из-за угла появляется человек в пальто и шляпе, и меня охватывает паника. Что делать? Девушка стоит здесь, напротив этого здания, – такое наверняка покажется прохожему подозрительным. Оттолкнувшись от стены, я не спеша иду незнакомцу навстречу, но, не дойдя до него совсем немного, сворачиваю и перехожу на другую сторону. Все это я проделываю, не поднимая головы. Еще несколько шагов, и я нахожу в себе смелость оглянуться. Прохожего след простыл. Переведя дух, я медленно возвращаюсь к синагоге.

Наконец железная дверь отворяется, выпуская наружу Вальтера.

– Извини! Ребе приспичило поболтать… Вот. – Он сбегает по ступенькам и с улыбкой кладет в мои протянутые руки книгу. – Я помню, ты очень любила рассказ «Превращение». Надеюсь, эта книга порадует тебя и теперь.

Ничего не понимая, я смотрю на коричневую обложку. Она вся в пятнах, углы загнуты от чтения. На ней надпись: «Франц Кафка. Превращение».

– Это большая редкость теперь, первое издание, – с гордостью говорит Вальтер.

– Но… что мне с ней делать? А если кто-нибудь найдет ее у меня в комнате или застанет меня с ней в руках? Вальтер, я не могу принести домой такую вещь! И вообще, вдруг я ее потеряю?

Я отдаю книгу ему. Даже просто держа ее в руках, я чувствую, что, если бы на ее месте была шашка динамита, в любой момент готовая взорваться, опасность для меня и то не была бы так велика.

– Пожалуйста, забери ее, – шепчу я.

– Да ладно, Хетти! Я ведь рисковал… Солгал раввину, сказал, что это для больного родственника. Думал, ты обрадуешься… Наверняка в твоей комнате есть куда ее спрятать. Я же помню, как ты любила читать, а такие книги, как эта, теперь большая редкость, их днем с огнем не сыщешь.

– Это запрещенная книга, Вальтер, потому ее и не сыщешь.

– Да, верно. А еще потому, что их почти все уничтожили.

– Я знаю, и это, конечно, очень мило с твоей стороны… – Я смотрю ему в глаза и вижу в них надежду и разочарование. Внутри у меня все тает.

Я беру книжку, прижимаю ее к груди, потом опускаю в карман.

– Прости. Не считай меня неблагодарной. – Я беру его за руку, и мы идем прочь от синагоги. – Я буду ее беречь, обещаю. Ты так добр ко мне.

– Если бы я мог, то подарил бы тебе весь мир, – говорит он с нежностью.

Нерешительно Вальтер тянет меня за собой к стене соседнего дома. Там его руки обвиваются вокруг моей талии; он с силой прижимает к меня к себе и целует – впервые целует по-настоящему. Медленно, нежно и так сладко, что земля уходит у меня из-под ног, и я забываю обо всем, кроме него, Вальтера.

Сидя в оконной нише, я держу в руках книгу с рассказами Кафки и смотрю на нее. «Превращение». Смогу ли я заставить себя прочесть ее сейчас? Может быть, прогляжу с пятого на десятое да и выброшу. Вальтер ничего не понимает. Да и откуда ему? Если бы он знал, то не стал бы взваливать на меня такую обузу.

В дверь стучат. Я едва успеваю засунуть книгу за спину, как в полуоткрытую дверь просовывается узкое лицо Ингрид. Ее глаза странно бегают. Бледные обычно щеки разрумянились.

– Пришла огонь разжечь, – сообщает она. – Чтобы, когда настанет время переодеваться к обеду, в комнате уже было тепло… – Она опускается на колени перед камином и начинает выметать из него в ведерко вчерашнюю золу. – Ваша матушка говорит, что мне уже недолго заниматься этим у вас, – радостно добавляет она.

– Почему?

– Герр Хайнрих заказал специальный котел, который будет отапливать весь дом, – объясняет она. – Новинка такая. Для тех, у кого деньги есть, само собой. – Ингрид отставляет ведерко с золой, берет газетные листы и скручивает из них большие комки, которые раскладывает один подле другого внутри камина. – Только подумайте! Автоматический обогрев каждой комнаты в доме. Ну, кроме нашей, наверное, – добавляет она.

– В этом доме так холодно. В нашей старой квартире никогда так не было, – говорю я, а сама смотрю в темное окно, на ветки старой вишни.

Горничная уже выкладывает поверх растопки дрова.

– Ничего, зато на сердце у вас тепло, даже если руки-ноги зябнут.

– Что, прости?

Я смотрю на ее склоненную спину с узлами позвонков, которые выделяются сквозь черную ткань натянутого платья. Она продолжает аккуратно раскладывать дрова.

– Уж как любовь греет сердце, так ничто другое согреть не может.

Ледяная рука страха сжимает мне внутренности.

– Не понимаю, о чем ты.

– Я о том смазливом пареньке, – начинает она и, разогнув спину, оборачивается ко мне; углы ее рта загибаются в некоем подобии улыбки наоборот. – С которым я вас видела сегодня в «Саламандере».