Шрифт:
Закладка:
– Баня готова.
Ася промолчала. Ей приятно было ни о чём не думать. Не хотелось вспоминать ни о работе, ни о шумном городе, переполненном общежитии. Здесь, в тишине деревенской жизни, остро чувствовалось, как она устала, как осточертело глухое заводское раздражение от невыполненного плана, гонки за показателями. Цифра шестьсот красными лампочками на огромном табло главного сборочного конвейера вызывала тошноту от переутомления. Любой сбой по цепочке приводил к истерике всех – от начальника цеха до рабочего. Каждый искал виноватого. Казалось, что больше всех доставалось ей. Она не умела ссориться, отговариваться, огрызаться. Бесконечно крутилась на складе, возила тару из одного края завода в другой. Чёрная от усталости, ехала домой со смены и роняла голову и слюни на чужое соседское плечо, проезжала мимо своих остановок, проклинала толчею, пыталась выдавиться из переполненного автобуса.
Баня встретила жарой и сухостью. Заря бросилась добавлять на каменку воду, настоянную на травах. Зашипело, пар моментально обволок девиц жаром, по-хозяйски обнял их острые плечи, бледные спины. Заря села удобнее и, царапая коготками распаренное тело, исподтишка рассматривала Асю. Тонкое, с синюшной бледностью тело, выпирающие рёбра, на животе, ниже пупка, три крупные родинки в ряд.
Заря привалилась спиной к стене, тихо запела:
– Соловей мой, соловей…
Ася удивилась её высокому голосу, точному попаданию в ноты. Подняла голову, всмотрелась, вдруг поёт не Заря. А кто ж тогда? Банник?
– …Голосистый соло-ло-вей… – Заря притихла от горячего воздуха в груди.
Баня сразу наполнилась грустной и глубокой тишиной, только иногда в печке между собой перебрасывались короткими трескучими фразами разговорчивые головешки.
– Давай напьёмся.
Ася боялась такого настроения подруги. После такого разговора Заря становилась хмурой, неразговорчивой и могла на несколько дней пропасть из дома.
Пока утром Ася спала, Заря подоила корову, повела к Яшке-пастуху на дорогу. Конь под Яшкой тихо пофыркивал, стучал копытами по жёлтой выгоревшей траве. Заметив Зарю, Яшка обрадовался. Появился перед ней из пролеска неожиданно и бесшумно, будто лошадь его не ступала по земле, а летела по воздуху. Поравнявшись с Зарёй, низко склонился.
– Привет, курносая.
Заря подняла голову:
– Напугал.
– Мать говорила, что ты вчера нашу корову привела. – Горячий конь переступал, заставляя Яшку вертеться в седле.
– Ага.
– Как дела? – торопливо спрыгнул с коня Яшка. – Не надумала выходить за меня замуж? Говорят, бабка Наташа дюже хлопочет по амнистии Вовке. Со мной у тебя даже ветер не тронет волоса.
– Да ты сперва мамку свою уговори…
Тут лошадь дёрнула поводья, повела задом – она услышала мах больших крыльев. В прохладном утреннем небе парил коршун. Его серая тень скользнула по дороге к дальнему огромному камню. Яшка с Зарёй проследили за его пепельно-сизым отражением в воде, блистающим серебристым подбоем оперения.
Конь, беспокойно переступая, потащил Яшку в сторону.
– Но-но-но, – запел Яшка, пытаясь остановить коня.
Конь поднялся на дыбы, Яшка ударил его по крупу, привычным движением вскинул в седло своё сбитое тело. Конь затанцевал по кругу.
Заря засмеялась в голос, через мгновение оказалась на другой стороне пустынной улицы. Лишь у одних ворот с врытой в землю синей скамейкой стояла девчонка лет пятнадцати. Заре показалось, что её чёрные глаза горели ревностью.
Ася проспала до обеда. За окном маячила Варвара, ходила из сарая в баню, с огорода в подпол. Заря лежала на сундуке в душной маленькой комнатёнке, как мышь, хвостом попавшая в мышеловку. В её бледном, отрешённом лице не было никакой радости от дома, вместо серых глаз – хлопья перегоревших воспоминаний. Только чёрные зрачки ещё пылали и жгли одну точку на полу.
«Видимо, всё происходило именно здесь», – поняла Ася.
– Чего не разбудила? – Ася стыдливо одёрнула закатавшуюся до пояса ночнушку.
– Я тебе завидую. – Иссохшие губы Зари шевельнулись. – Я так здесь спать не могу.
– Как?
– Ну будто ты одна на белом свете.
– Так и есть. Деревня же, хорошо.
– А мне нет! – огрызнулась Заря.
– Вернёмся в Челны?
Заря опустила поджатые ноги с сундука, села:
– Сегодня на скалу сходим, а завтра с утра отвалим.
Отправились к горе только после обеда. Словно очарованная, в одиноком молчании лежала вдоль берега реки еле приметная тропа. Тень от шиповника, караулившего дорогу, весело подмигивая красными глазами, лежала в полшаге; было, по всей вероятности, не больше двух часов пополудни. Щедро грело солнце. От дома до скалы – чуть больше четырёх километров по прямой, а по изгибистой тропинке получалось немного дольше.
Вокруг щедро щебетали птицы, свистели суслики, стрекотали кузнечики. Замолкали лишь на мгновение, чтобы увидеть проходящих людей, проводить мимолётным взглядом. Тропа вилась по изволоку, спускалась на поляну, жёлто-белую от вербейника и ромашки, снова поднималась на гребень бугра. И всё так же – глазом не окинешь – простиралась вокруг глухая, табунная зелень, со всех сторон зажатая зубцами гор.
Молчаливая Заря несла эмалированное ведро для ухи, на дне лежал коробок спичек для костра, завёрнутый в целлофан. Ни удочки, ни поварёшки, и ещё много «ни» не хватало для полноценной ухи. По большому счёту, Асе было всё равно, будет уха или нет. Она покорно следовала за Зарёй, тихо ступала меж кустов, стараясь не попасть на камни, и думала: «Как жаль Зарю. Какой она в Челнах была весёлой! Любила пошутить, посмеяться, гостей встретить. А сейчас словно живой покойничек бредёт по тропинке, перешагивает сизые листья подорожника, желтоголовые лютики…»
Юрюзань-река казалась расслабленной и уравновешенной. В её природе было нечто доброе, предсказуемое. Она приветливо улыбалась зелёными островками глаз, открывая меж каменистых берегов узкий прямой плёс. А кругом прозрачная вода беспечально двигалась в заманчивую даль.
– Вот здесь и остановимся, – показала Заря на старое кострище. – Вот там запруда на окуней, там можно и сазанчика подхватить.
– Чем хватать будешь? Снова руками?
– Ты голодная?
– Нет.
– Тогда и нечего переживать за рыбу. Поймаем – сварим. Не поймаем – домой пойдём.
До слуха Аси доплыли чуть слышный стрекот моторной лодки и собачий лай. Из-за поворота на середину реки вырвалась синяя лодка с приподнятым на скорости носом. Позади на втором сиденье правил подросток в белой рубашке. На переднем сиденье, чуть покачиваясь, сидел человек в серой фуфайке. Его круглое небритое лицо обильно обливалось потом. Он щурился от света, утирался рукавом.
Заря помахала им рукой, мотор тут же заглох, лодка, притормаживая, потянулась к берегу.
– Чья такая? – сощурился человек в фуфайке на Зарю.
