К черту это, сказал я, позвольте мне спуститься вниз; но сначала я заглянул в комнату напротив. На низком столике между двумя железными кроватями стояла горка бутылок со свечами, воткнутыми в верхушки. Ковер был настолько покрыт пятнами жира, что я не стал ходить по нему, опасаясь поскользнуться и сломать себе шею. По комнате пробежал паук размером с пепельницу, но он казался вполне дружелюбным по сравнению с крысами, щебечущими у плинтуса, потому что медленно вернулся, чтобы взглянуть на меня.

Я поставил раскладушку перед огнем и лег полностью одетый. Одеяла весили, как медвежья шкура, пролежавшая сорок лет в сыром ломбарде. Разбухший ручей еще больше усилился дождем, который сначала ударил в окна над моей головой. Дверь была так плохо подогнана или деформирована, что сквозь нее прорывался ветер и в комнате было холодно.

Спать было трудно из-за двух кружек крепкого чая и того факта, что за плинтусами царапалось и пищало по меньшей мере полдюжины крыс, проводивших военный совет. Я прочитал Закон о массовых беспорядках на крысином языке и выстрелил в пару глаз-бусинок, что на несколько минут воцарило тишину, хотя выстрел, не попав в цель, снес еще один квадратный фут штукатурки. Распространенность такого количества крыс заставила меня задуматься, не за горами ли времена, когда обычное оружие перестанет быть актуальным и мне придется перейти на ядерное. К счастью, такой вариант был за пределами моих возможностей, и все, что я мог сделать, это перезарядить пистолет и положить его на пол рядом с кроватью. Моггерхэнгеру пошло бы на пользу, если бы дом превратился в руины из-за отсутствия более уютного передаточного поста.

Мне снилась дорога, бегущая перед моими глазами, выбоины, которых я избегал, светофоры, внезапно загорающиеся красным, когда я ехал на девяносто. Я выходил из кафе; находил спущенными все четыре шины (а также запаску); затем «роллс-ройс» двигался назад к обрыву, а Моггерхэнгер, Коттапилли, Пиндарри, Кенни Дьюкс, Тоффиботтл и Джерико Джим были готовы выстрелить в меня из дробовиков, если он перевернется. Или я мирно ехал по зеленой дороге, рядом с которой короткими громкими писками раздавалась очень своеобразная полицейская сирена, какой я раньше не слышал.

Когда я сел, две крысы спрыгнули с кровати. Я ощупал свой нос, чтобы проверить, на месте ли он. Он было мокрым, хотя и не от крови. Я не знал, смеяться мне или шептать молитвы. Я смеялся. Крысы были невидимы в темноте. Их глаза светились, а задницы, когда они убегали — нет. Я осветил комнату фонариком и выпустил еще одну пулю туда, где могло быть их логово, просто чтобы показать, кто здесь босс, и вытер холодный пот с лица. Я чувствовал себя офицером в окопах Великой войны, за исключением того, что мог покинуть свой пост и сделать ставку на победу Англии. В помещении, полностью сделанном из глины, проходил военный трибунал. Крысы сели за стол и приговорили меня к смерти. Радость жизни побудила меня выстрелить дюжиной пуль. Шум ручья снаружи подействовал на мой мочевой пузырь, поэтому я помочился, стоя на пороге. Потом я заснул. Человеческий организм может выдержать без сна лишь определенное количество времени.

Свет, разбудивший меня, был отражением дневного света от стены. Я сел, застрелил крысу, встал с кровати, разжег огонь, поставил чайник, положил на сковороду сосиски, потом затянулся сигарой и стал ждать результатов.

Пуля вышибла крысе мозг, что перед завтраком было неприятным зрелищем, но я смел останки в кастрюлю и выбросил их через кусты. К тому времени, когда мои сосиски были приготовлены, они выглядели как какашки, плавающие изо всех сил в луже жира. Когда я слил жир в огонь, в комнате завоняло, как в пакистанской закусочной. Я собирался лечь спать, когда услышал, как кто-то движется наверху. Выживание, которое поначалу было новинкой, становилось проблемой.

Днем я намеревался смести кучи песка и штукатурки, образовавшиеся в результате моей нервной перестрелки. Затем бы я вытирал пыль, мыл и стирал, где это необходимо, чистил окна, чтобы впустить побольше света, и сушил одеяла, чтобы моя вторая ночь стала немного уютнее. Но я никоим образом не был склонен делить свое жилище, и если ночью сюда пробрался старый бродяга, я был полон решимости избавиться от него.

Я мягко подошел, намереваясь всадить пулю ему между глаз, если он попытается  хоть как-то бороться. Груз, заключенный в комоде, был слишком ценным, чтобы отдаваться на милость легкомысленного бродяги. Если это было то, о чем я начал думать, он бы слизнул эту белую пыль с блаженной ухмылкой и, по крайней мере, умер бы счастливым.

Послышался шум, будто кто-то выбился из картонного кокона. Бутылка упала на пол, и, приветствуя этот шум, поскольку он заглушал скрип лестницы, я прыгнул в комнату и распластался у двери. Даже полный дневной свет не позволял мне видеть комнату. Я казался здесь единственным, и это доказывало, насколько далеки были мои чувства от реальности.

По другую сторону кровати, у камина, из которого, как пыль из холодного вулкана, высыпался центнер ржавой сажи, сидела красивая коричневая сова, ее глаза смотрели так, будто я не имел права входить в ее штаб без разрешения.  Сначала крысы, а теперь сова. Поперек она был почти такого же размера, как я, но слишком большой  в длину, чтобы ее можно было вынести из зоопарка. Она была неподвижна, как будто моя единственная надежда заключалась в том, чтобы сесть и обсудить с ней все спокойно и разумно.

Когда я сделал жест пистолетом, она полетела прямо ко мне. Я пригнулся. Она прогремела по комнате, пробила канал в куче сажи, опрокинула две бутылки и расположилась у двери так, что я не мог выйти. Она питалась отборными крысами, а теперь видимо будет и мной. В ее действиях было что-то человеческое, поэтому я не мог выстрелить. Одно из окон было открыто, и я, танцуя, двинулся вперед, надеясь, что у нее будет смысл выйти тем же путем, которым она вошла.

«Может быть, мне не следовало ее пугать», — подумал я, когда она пролетела над деревьями, и закрыл окно. Поскольку она приходила каждую ночь и съедала дюжину крыс, мне следовало оставить ее себе в качестве компаньона. Это было так похоже на меня – спугнуть то, что могло бы мне помочь.

Утешая себя обильным завтраком, я подумал, какое хорошее место это было бы для Билла Строу, чтобы спрятаться, хотя оно и принадлежало Моггерхэнгеру, который жаждет изловить Билла, - гораздо лучше, чем быть запертым в стропилах Блэскина, где будет