звездочек на рукавах новенькой шинели Марейкиса. Их обладатель повернулся налево, поздоровался с продавцом и сразу увидел нужный каталог на прилавке. Он протянул к нему руку, отчего портупея приятно скрипнула. В унисон ей снова раздался мелодичный звон колокольчика. Чен оглянулся на дверь, не выпуская книгу. Прямо перед ним, широко открыв рот и распахнув глаза, стоял журналист Курихара.�����Глава 12. Лёд����Москва, тот же день, но позднее�����В прекрасном черном пальто с каракулевым воротником и шляпе пирожком, Чен выглядел много старше своих лет и имел вид университетского профессора. Да он и был им на самом деле – для тех, кто не знал «агента Марейкиса». К его высокой спортивной фигуре шла даже трость, которой Арсений Тимофеевич, впрочем, пользовался несколько неумело и по большей части просто нес ее в руках, только изредка откидывая с дорожки комки смерзшегося первого снега. Сбивая с пути очередную ледышку, он внимательно смотрел себе под ноги, иногда ухватывая взгляды, которые искоса бросала на него шедшая рядом Эцуко. Ее муж, инспектор Второго отдела генштаба Японии подполковник Ватануки, шел рядом с ними по Чистопрудному бульвару, любуясь вечерними видами: готовящимся к открытию катком, ярко освещенным кинотеатром «Колизей» и даже грандиозным строительством новых жилых домов по чётной стороне улицы.��Чен не хотел идти на Чистые пруды. С ними его связывали неприятные воспоминания, здесь он мог встретить знакомых, которые торопились кто на Лубянку, кто с нее, и здесь по-прежнему по вечерам шалило московское хулиганье – его никак не удавалось вытравить из этого уголка столицы. Но Эцуко столько слышала о русской забаве катания на коньках еще в Лондоне и очень хотела ее увидеть, а тут еще как на грех объявили, что на катке поставят и елку – впервые за многие годы, во исполнение решения гениального Сталина. Не только иностранцы, но и москвичи устремились посмотреть на давно забытые гирлянды. Ватануки не стал перечить жене, к тому же японский разведчик решил провести встречу с Ченом при большом скоплении народа, так что Арсению Тимофеевичу оставалось только согласиться. По пути же на каток между старыми друзьями состоялся важный разговор.��Первую часть прогулки (они встретились недалеко от посольства, у памятника Тимирязеву) до ветхого домика Сухово-Кобылина все трое обменивались незначительными казенными фразами о погоде, мнениями о событиях в Европе и лишь постепенно перешли к воспоминаниям о Японии, роднившим их всех. Эцуко, как и положено примерной офицерской жене, старалась идти чуть позади мужчин, много улыбалась, не раскрывая губ, что очень ей шло, и молчала. Ватануки и Чен, они же Ода и Сакамото, говорили тоже почти не разжимая губ и исключительно по-японски. Оба тщательно осматривались вокруг, делая это максимально незаметно, чему способствовала блестяще выбранная Эцуко позиция. То один, то другой мужчина оглядывались на нее, бросали женщине отдельные реплики и мгновенным цепким взглядом фиксировали наружное наблюдение чекистов, не упускавших японцев из виду ни на минуту. Поднимаясь к Рождественке, Ватануки и Чен обменялись несколькими незначительными фразами об общих знакомых, которые не были известны Эцуко и судьба которых в последнее время круто изменилась. Ватануки понял и быстро оценил степень осведомленности Чена в делах, происходящих в японской разведке, и задумался. Марейкис же, догадавшийся, что его проверяют, тщательно взвешивал каждое слово, стараясь не выдать полностью свое знание ситуации.��Дневная встреча с Курихарой, после которой журналист развернулся и стремглав кинулся вниз по Кузнецкому мосту, разрушила все планы Арсения Тимофеевича. Проклиная себя за неосторожность, несобранность и вечную интеллигентскую расхлябанность, вспоминая другие казусы, уже случавшиеся с ним и чудом не приведшие к провалу, Чен лихорадочно думал, переодеваясь дома в гражданское, как выходить из этого положения. Решение оказалось таким же случайным, какой неожиданной была встреча в книжном магазине. На своем письменном столе Чен заметил подаренную писателем Василенко-Докукиным книгу о Японии. Докукин в Японии никогда не был, но неизменно собирался, вдохновленный недавним приемом в Союз советских писателей. Книгу написал заранее, обличив установленным порядком японский милитаризм в лице «самураев тамошней военщины» и поддержав борьбу японского пролетариата за его попранные права. Марейкис пролистал тогда докукинский бред, поморщился и бросил книжонку на стол в надежде, что когда-нибудь найдется время для написания разгромной рецензии. Времени не нашлось, но недавняя встреча с графоманом-японофобом сегодня неожиданно дала ключ к выходу из сложного положения. Перед встречей с Ватануки он успел позвонить на Лубянку, объяснить ситуацию, выслушать все, что начальник Особого отдела думает о нем – Марейкисе, и получить «добро» на проведение операции прикрытия.��Сейчас Чен был уже почти спокоен, если только может быть спокоен человек, встретивший через два десятка лет после расставания лучшего своего друга и узнавший, что этот друг женат на девушке, от любви к которой Чен-Сакамото когда-то сходил с ума. Когда-то… Казалось, что вся эта история давно забылась, а вот теперь, после той самой встречи на вокзале, в памяти внезапно всплыли мельчайшие детали их разговоров, совместных игр в детстве и даже мелодия, звучавшая когда-то из трубы граммофона в доме учителя Сакамото. Их медленный танец на татами – он, юный кореец, принявший гражданство Великой Японии и фамилию своего учителя, и она, по документам теперь его сводная сестра… Как они кружились тогда в вальсе в тесном холле дома Сакамото. А теперь она жена его друга барона Оды, ставшего по заданию родины подполковником Ватануки, сопровождает его в заграничных поездках, ждет дома, когда он работает в Токио, в генштабе. Кажется, у них нет детей – Чен не понял толком этого из разговора, а спрашивать напрямую почему-то ужасно боялся. Время от времени он использовал навык, полученный им во времена совместной учебы с Ватануки в токийской разведшколе: низко опуская голову и расширяя периферийное зрение, он мог видеть ее, идущую поодаль. Предусмотрительно захваченная из дома щегольская трость, которой он никогда не пользовался в Москве, пригодилась как нельзя лучше – кажется, Ватануки ничего не заподозрил. Ну а то, что Марейкис проверялся особенно часто, оборачиваясь к жене своего друга, было вполне объяснимо – кому как не ему знать об особенностях наружного наблюдения чекистов?��Проходя мимо масонского дома на Сретенском бульваре, Ватануки нагнулся к Чену и под грохот проезжавшего трамвая спросил:��– Мы давно не трогали тебя, не мешали обустраиваться. Но сейчас настали важные времена. Ты сможешь снова начать активно работать?��Чен давно ждал этого вопроса и сразу успокоился. Он даже забыл об Эцуко, как всегда забывал обо всем, начиная ИГРАТЬ. Что ж, важные времена действительно наступили – Ода прав. Начинается большая игра, и теперь его слово.��– Думаю, у меня вполне крепкие позиции, – слегка повернувшись к Ватануки, ответил Чен. – Русские не должны иметь ко мне никаких претензий. После нескольких неудачных эпизодов,