Шрифт:
Закладка:
Я встала как вкопанная.
Я могу измениться сама, но я не могу просить у него изменений. И не могу изменять его. Не могу, потому что люблю его и уважаю его свободу.
Но есть ли у меня выбор? Ведь одно лишь мое признание в том, что я жду ребенка, уже вынудит его принять на себя ответственность. Уже лишь это изменит его. За него все решили, и это несправедливо. Вонка споткнется о свой камень перемен, и, получается, этот камень подброшу ему я. Я стану проводником перемен. Я определю его судьбу. Я убью его своими руками. Разве я могу это допустить? Уж лучше бы он никогда меня не встретил! Тогда он был бы счастлив, как счастлив сейчас в своем неведении. А теперь не только наш корабль медленно, но верно идет на рифы, но и он сам, его натура, его личность. И кажется, уже ничего нельзя сделать. Нет! Нет! Я отказываюсь в это верить, потому что всегда должен быть выход! Ведь должен?..
========== Часть 21 ==========
До фабрики я добираюсь вконец измученной, чувствуя, что полная волнений бессонная ночь истощила все мои внутренние резервы. Я мечтаю только о горячем душе и прохладных свежих простынях. Еще, может быть, о сэндвиче с курицей, потому как последние пятнадцать часов во рту у меня не было ни крошки.
В Шоколадном цехе я встречаю миссис Бакет. В одной руке у нее бумажный пакет с выпечкой, из которого торчит длинный французский багет, в другой — пятилитровая пластиковая канистра с молоком.
— Элизабет, доброе утро! — она машинально пытается помахать мне рукой, но так как руки ее заняты, то лишь чуть приподнимает канистру. — Я знаю про Мэтти. Мы все за нее переживали. Как все прошло?
— Мальчик. Три кило четыреста. Решили назвать Джейкобом, — устало мычу я в ответ, еле ворочая языком. — Как у вас дела? Не видели Шарлотту?
— Прелестная девочка: вчера она с нами поужинала, а перед сном они с Чарли еще поиграли в «скраббл». Сейчас мы все вместе как раз собираемся завтракать. Не хотите ли с нами?
— Нет-нет, спасибо за предложение, но я так устала — лучше пойду лягу.
— Вы точно уверены, что не голодны? А то Вилли тоже решил к нам примкнуть. А еще у нас гостья из Италии, Франческа: она говорит, вы уже познакомились.
Сон так неожиданно проходит, будто шоры падают с глаз. Восемь утра — не слишком ли раннее время для визитов? «Да, рановато, — звенит у меня в голове тоненький противный голосок, — если только она не оставалась здесь на ночь». Я дергаю головой, отряхиваясь от этого скверного голоска, как собака отряхивается от воды после купания. Даже моя страсть к самомучительству не позволяет мне предаваться безумию в той мере, чтобы смотреть на вещи вот так: отбрасывая в сторону всякую логику и здравый смысл. Вонка, застегнутый на все пуговицы, словно опутанный незримым коконом, может пригласить сюда Франческу, только если имеет какие-то планы на ее корпорацию. Неужели он собирается принять ее предложение об объединении? Но зачем ему это нужно? И тут я ловлю себя на том, что понятия не имею, как идут дела у фабрики: процветает ли она или наоборот терпит нелегкие времена. Я всегда видела в ней только сказочное воплощение собственных грез, поэтому и думать не желала о ее финансовой стороне: о причудливых узорах денежных потоков, образующих ее изнанку и будто клейкой лентой прикрепляющих мечту к реальности. О каркасе всякого бизнеса, коим является пресловутая прибыль. О крепостной стене, защищающей от финансовых бурь и нашествий вражеских армий, — конкурентоспособности. Фабрика — это не другая страна и не иное измерение, в первую очередь, это проект. И чтобы он существовал, он должен окупаться.
— Да, миссис Бакет, знаете, я, наверное, останусь ненадолго. Мы давно не завтракали все вместе, — и я прохожу внутрь вслед за ней.
В домике Бакетов все уже собрались за большим столом и оживленно переговариваются, то и дело сбиваясь на веселый смех. Шарлотта первой замечает меня и, поднявшись с места, порывисто обнимает, вместо слов приветствия интересуясь исходом родов. Поздоровавшись с остальными, я вешаю пальто на крючок и занимаю свободный стул рядом с Вонкой. Франческа сидит напротив: темные кудри выбиваются из-под алого берета, длинные висячие серьги c шариками сердолика на концах покачиваются в такт ее звонкому смеху. Сейчас на ней куда меньше макияжа, чем в нашу первую встречу, и это делает ее лицо более подвижным и выразительным.
— Элизабетта, доброе утро! У вас сонный вид, но ручаюсь, хороший кофе вас взбодрит. Мы, итальянцы, жить не можем без кофе! — словно в подтверждение своих слов она берет круассан и опускает его кончик в чашку.
— Это сразу видно, — беззлобно бурчит дедушка Джордж. — У вас словно пропеллер в…
— Папа! — укоризненно оборачивается миссис Бакет, но Франческе хоть бы что: подмигнув дедушке Джо, она громко хохочет:
— Certo! Я всегда была гиперактивна. Помню, в детстве мама научила меня, как беспроигрышно играть в крестики-нолики, и я состязалась с каждым ребенком на право целый день играть его любимой игрушкой. Пока все игрушки не оказались полностью в моем распоряжении. И что бы вы думали я сделала? Я устроила настоящий рынок прав собственности. На следующий день дети принесли мне свои наклейки, каштаны, марки, гелевые ручки с блестками — кто во что горазд, чтобы выкупить право на свою любимую игрушку. Конечно, воспитатели, прознав об этом, потребовали от меня раздать всю «дневную выручку» обратно. И я была так возмущена этой несправедливостью, что после случившегося наотрез отказалась ходить в детский сад.
Эта незатейливая история преподнесена с такими неподдельными эмоциями, что я, не выдержав, смеюсь вместе со всеми. Франческа начинает мне нравиться. Она любит и умеет находиться в центре внимания. Среди незнакомых людей ведет себя открыто и непосредственно, не испытывая никакой неловкости,
