несколько видоизменяющихся физических условиях, но, сколько бы они ни видоизменялись, различия составляют незначительную долю в сравнении с тем, что у людей нашего земного мира является общим. Именно поэтому в их языках фиксируется огромное количество общих понятий, хотя и разными языковыми способами. Б. Уорф разбирает в своих работах главным образом категории субстанции, времени, пространства, т.е. как раз те, которые являются общими для всех людей. В аспекте психологическом и логическом они, несомненно, также являются общечеловеческими. Поэтому когда языки фиксируют в своих элементах понятия субстанции, времени и пространства, они наполняют эти элементы общим и единым содержанием – как в соотношении с явлениями действительности, так и в соотношении с формирующимися на их основе логическими понятиями. Отсюда следует, что как бы ни видоизменялись способы их языкового выражения, эти категории остаются во всех случаях неизменными. Все сводится, таким образом, только к тому, что, включаясь в систему языка и тем самым в виде языковых „значений“ превращаясь к лингвистические элементы, эти категории с различной полнотой запечатлеваются в языке, получают различное членение и по-разному перераспределяются между элементами данного языка. В разных языковых формах люди мыслят об одном и том же»[219].

Критике взглядов неогумбольдтианцев довольно большое внимание уделял в своих работах В.З. Панфилов.

«Ни существенные типологические различия языков, проявляющиеся в структуре слова и предложения, а также характер грамматических категорий, ни действительно имеющие место различия в сфере значений, закрепленных за языковыми единицами различных языков, не оказывают такого решающего влияния на мышление их носителей, которое бы приводило к созданию особых типов мышления, различий в самом логическом строе, в законах их мышления… Если бы язык (или другие знаковые системы) жестко, однозначно определял характер мышления и познания действительности, невозможно было бы ни развитие мышления, ни развитие познания. В этом случае невозможно было бы также объяснить источник причины развития и самого языка»[220].

«Содержание сознания носителей того или иного языка отнюдь не сводится к подбору значений, зафиксированных в языковых единицах и грамматических категориях. Посредством ограниченного в каждом языке подбора языковых единиц носитель соответствующего языка выражает в речи и такое мыслительное содержание, которое непосредственно не закреплено за какой-либо отдельной языковой единицей (ср. противоположное утверждение Л. Вейсбергера о том, что существует лишь то понятие, которое закреплено за отдельной языковой единицей)»[221].

«Мы расчленяем природу в направлении, подсказанным нашим родным языком»,

– писал в одной из своих работ Б. Уорф[222].

«…в связи с высказыванием Б. Уорфа, – замечает В.З. Панфилов, – следует сразу же заметить, что сегментацию, расчленение мира в процессе абстрактного познания неправомерно ставить в полную зависимость от языка хотя бы уже потому, что расчленение действительности осуществляется на уровне чувственного познания не только у людей, но и у животных, не обладающих языком, что проявляется в так называемом опредмечивании ощущений, в такой характерной особенности восприятия, как его целостность – та или иная совокупность ощущений объединяется в одном образе восприятия как результат воздействия различных свойств какого-либо отдельного предмета. Эта характерная особенность восприятия в психологии определяется следующим образом: …объект восприятия, будучи комплексным раздражителем, обладающим разными признаками и состоящим из разных частей, воспринимается все же как единое целое. Компоненты этого целого могут действовать или одновременно, или последовательно (одновременные и последовательные раздражения)…

Во всех этих случаях комплексный раздражитель выступает все же как единое целое»[223].

Из этой правильной мысли В.З. Панфилов, к сожалению, не сделал никаких дальнейших выводов. Он признает, что

«язык действительно оказывает известное влияние на мышление и познавательную деятельность человека. Во-первых, язык обеспечивает саму возможность специфически человеческого, т.е. абстрактного, обобщенного мышления и познания. Во-вторых, в языке в той или иной мере фиксируются результаты предшествующих этапов познания действительности (в значениях слов, в его грамматических категориях и т.п.). Очевидно, что предшествующий уровень познания действительности, в определенной степени зафиксированный в языке, не может не оказывать известного влияния на последующие этапы познавательной деятельности человека, на сам подход познающего субъекта к объектам действительности, в частности в связи с категоризацией мира в языке. Поэтому можно говорить о своего рода языковой апперцепции, проявляющейся в той активной роли, которую язык играет в познании… Вне опоры на прошлый опыт восприятие чего бы то ни было как определенного предмета или явления действительности было бы невозможно… Диалектический характер абстрактного, обобщенного познания действительности, заключается, в частности, в том, что в процессе адекватного отражения действительности человеческое мышление на каких-то этапах познания должно абстрагироваться от всей сложности познаваемых объектов, рассматривать их только в некоторых свойствах, непрерывные процессы и явления рассматривать как дискретные и т.п., т.е. как бы конструировать некоторые идеальные объекты, абсолютизируя отдельные объективно существующие свойства объектов…

…Таким образом, в языке, в языковых средствах фиксируются моменты субъективности процесса человеческого познания»[224].

Г.А. Брутяном был выдвинут принцип лингвистической дополнительности, который формулируется им следующим образом:

«В процессе познания в связи с активной ролью языка и в силу его специфических особенностей возникает языковая картина мира. Она в целом и главном совпадает с логическим отражением в сознании людей. Но при этом сохраняются периферийные участки в языковой картине мира, которые остаются за пределами логического отражения, и в качестве словесных образов вещей и лингвистических моделей отношения между ними варьируются от языка к языку в зависимости от специфических особенностей последних. Через вербальные образы и языковые модели происходит дополнительное видение мира; эти модели выступают как побочный источник познания, осмысления реальности и дополняют нашу общую картину знания, корректируют ее. Словесный образ сочетается с понятийным, лингвистическое моделирование мира – с логическим его отображением, создавая предпосылки воспроизведения более полной и всесторонней картины окружающей действительности в сознании людей»[225].

По мнению Панфилова,

«принцип лингвистической дополнительности Брутяна представляется весьма спорным… В основе его лежит тезис о независимости языка от мышления или, по крайней мере, языка от логического мышления, а также тезис об имманентном характере языка, а этот последний является основным и в гипотезе Сепира – Уорфа, а также в основных направлениях структурализма…

…Хотя язык и представляет собой относительно самостоятельное явление, основным фактором, определяющим формирование языковых значений, является отражение объективной действительности в процессе познавательной деятельности человеческого мышления, имеющего логический характер»[226].

В этой критике представителей неогумбольдтианского направления в языкознании, конечно, немало безусловно верных положений, но все-таки приходится отметить, что в ней нет определенной